Сара Уинман - Самый одинокий человек

«Так», – говорю я. Отступаю на шаг. Этому костюму лет десять. Тонкая темно-синяя шерсть, узкие лацканы, узкие штанины, доходящие до верха туфель. Белая рубашка. Узкий бордовый галстук с двумя темно-синими полосками. Я обтряхиваю твои плечи ладонью.

«Ну что, сойдет?» – спрашиваешь ты.

«Ты неотразим», – небрежно говорю я. Слова огибают ком в горле.

«Кольцо у тебя?»

Вынимаю из кармана кольцо. «Можешь поставить галочку».

«Машина приехала!» – кричит снизу Мейбл.

Я предлагаю тебе руку.

Ты смотришь на меня. Ты говоришь: «Спасибо…»

«Ладно, ладно, пойдем уже».

Меня исцеляют ночи. Шаги по саду вокруг спящего маса. Ритуал раздевания в черноте ночи, ощущение воды, когда прыгаешь в нее, когда начинаешь всплывать, когда голова выныривает на воздух. Сила рук и ног, продвигающих меня вперед. Раз, два, три, вдох. Кувыркаюсь в воде, разворачиваясь. Мысли немеют от монотонности, размеренное повторение укрощает гнев. И я медленно обретаю себя вновь в фосфоресцирующей синеве бассейна.

После ужина я подолгу сижу в брызгах света от свеч, благословляемый, словно ладаном, курящимися спиралями от комаров. Пью местное розовое вино, как воду. Прислушиваюсь к чужим разговорам – мой французский сильно улучшился. Пожилая пара, приехавшая раньше меня, проходит мимо и говорит: «Bonsoir, Monsieur» [28] «Добрый вечер, мсье» (фр.) . . Я приподнимаю бокал и отвечаю: «Bonsoir».

Я стою на краю бассейна, закрываю глаза. Ни ветерка. Кроме моего дыхания. А я дышу громко – с открытым ртом, выдыхая откуда-то из глубин желудка, потому что сегодня у меня крутит живот, неизвестно почему. Я соскальзываю в воду и плыву. Темп, как обычно, бешеный, но вскоре дыхание сбивается, я судорожно втягиваю воздух и вдруг начинаю задыхаться. Я уже не плыву, а кое-как барахтаюсь на одном месте, никуда не продвигаясь, и плачу. Ярость, которая раньше придавала мне сил, ушла. Меня пожирает всеобъемлющая печаль, и я застрял без руля и без ветрил посреди бассейна. И вот тут я уже реву навзрыд. Я оплакиваю всех – Криса, Дж., свою мать и отца, Мейбл, безымянные лица, стираемые ходом времени. Плача, я кое-как гребу и с трудом добираюсь до бортика.

Там я дожидаюсь, пока слезы не утихнут и дыхание не восстановится. Передохнув, вылезаю из бассейна и сажусь у края, накинув на плечи полотенце. Интересно, как звучит сердце, когда разбивается. Возможно, никак – не привлекающий внимания зрителей, совершенно не драматичный звук. Как ласточка, выбившись из сил, тихо падает на землю.

Третья неделя июня – мне пора уезжать из маса. В мою комнату должны вселиться новые отдыхающие, надо ее освободить. Когда я расплачиваюсь, управляющий, мсье Крийон, говорит мне по-английски: «Возвращайтесь к нам поскорей».

Иду один по каменистой тропе. Рядки лаванды состязаются с олеандрами, у кого больше оттенков зелени. В конце дороги, на перекрестке, я останавливаюсь и пытаюсь сообразить, что делаю. Я не готов уехать. Я не хочу уезжать. И я не машу рукой, тормозя автобус. Вместо этого я возвращаюсь туда, откуда пришел.

«Вот это скоро», – улыбается мсье Крийон.

«Мне нужна работа», – говорю я по-французски.

Управляющий говорит, что у них нет работы для мужчин. Единственная вакансия – горничной, освободилась сегодня утром. «Не мужская это работа – убираться в комнатах. – Он качает головой. – Не мужская».

Я говорю, что вполне могу делать эту работу, что мне приходилось ее делать. «Дайте мне неделю испытательного срока».

Он смотрит на меня. Обдумывает. Пожимает плечами. Дает мне неделю испытательного срока.

Я меняю постельное белье, стираю его, мою унитазы и душевые кабины, подметаю каменные плитки пола. Приношу и оставляю мелочи для уюта: баночки с лавандой, ветивером, розмарином. Тщательно раскладываю туалетные принадлежности на каменной полочке. Все для того, чтобы гости улыбнулись, войдя в номер. И эти мелочи помогают мне получить работу и, что еще важнее, выиграть драгоценное время.

С задней стороны маса, на краю возделываемой земли, стоят четыре сарая из белого камня – дома для персонала, не живущего в городке. За это жилье у нас вычитают из жалованья, но я ничего не имею против. В пятом сарае, выкрашенном ярко-голубой краской, находятся душ и туалет.

Сарай, в котором живу я, называется «Мистраль» и стоит на краю поля подсолнухов. В маленькой комнатке есть все, что мне нужно, – кровать, стол, зеркало, лампа. Скоро я узнаю, что эту комнату делят со мной любопытная ящерица и полудикий кот, истребляющий грызунов. Я все еще начеку: вдруг начну кашлять (а не просто покашливать, прочищая горло), или во рту появится язва, которой раньше не было, или в глазах начнет все расплываться. Но пока ничего нет. С глазами все в порядке, если не считать раздражения от хлорированной воды бассейна. А язвочка во рту – это оттого, что я слишком увлекался персиковым соком. Она исчезнет, стоит мне перейти на воду.

Поэтому я обрел спокойствие. Я поднимаюсь рано, с рассветом, открываю ставни, опираюсь локтями на подоконник и впитываю глазами мерцающее желтое поле. Потом сижу снаружи, варю себе кофе на маленькой газовой печке, наблюдаю, как подсолнухи поднимают головки, и учусь понимать их шепот.

Прошел месяц. По ночам, измученный долгими часами физической работы, я кутаюсь в кокон жары и темноты, баррикадируясь от комаров, прожорливых и безжалостных. Вернувшись из душа, я лежу, голый и мокрый, на тонкой белой простыне и слушаю, как в ночи играет гитара. Кот примащивается на моей руке. Я полюбил этого кота, он составляет мне компанию. Я окрестил его Эриком. Порой, когда отдыхающие спят, я прокрадываюсь в сад, перелезаю через забор и плаваю взад-вперед в бассейне, но без фанатизма.

Я заметил, что в иные дни забываю осмотреть себя в зеркале, забываю проверить, не осталось ли на простыне влажных очертаний моего тела. Я верю, что потею лишь от жары. Руки и ноги у меня загорели, кожа стала мягче, я оброс бородой. Я впитываю всем телом ранний утренний свет и, довольный жизнью, стираю и глажу хрусткие белые простыни.

Мне дали два дня выходных, и я решаю отправиться на автобусе в Арль, на фестиваль «Фотографические встречи» – в сентябре он кончается. Я выхожу из автобуса на площади Ламартин: справа от меня – река Рона, слева – место, где когда-то стоял «Желтый дом» Ван Гога. Теперь тут скучная парковка и круговая развязка, забитая машинами отдыхающих.

Я прошел через ворота в старую, римскую часть города, где бары и кафе готовились к нашествию туристов. На извилистых улочках пели птицы в клетках на подоконниках, в тени цветов. Я увидел указатель с названием своей гостиницы и ускорил шаг, чтобы побыстрее отдохнуть.

Я лежу на кровати, ставни распахнуты. С улицы доносятся звуки, которые меня успокаивают, – зудение мопеда, слабо слышная болтовня прохожих, писк ласточек. Я вытащил из мини-бара пиво, прижал холодную банку ко лбу и подержал так, потом открыл.