Фёдор Грот - Ромовая баба

— Превосходно идет торговля, должен вам сказать. Табак скупают буквально на корню. Вот возвращаюсь из Нижнего Новгорода, только что заключил два новых договора. И сейчас следую в Саратов на встречу с герром Штафом — знаете его? О, у него своя табачная фабрика, весьма большая.

— А чума? — осторожно спросил Шоске. Ему хотелось знать, что скажет этот основательный немногословный человек о страшных волжских эпидемиях.

— Чума! — значительно повторил Юстус, поджав губы. — О, это проблема. Не для нас — мы в Екатериненштадте и наши земляки в других поселениях ее не боимся, ибо мы поддерживаем чистоту и порядок в наших жилищах. Но русские! О, чума — это большая проблема для них.

Шоске глядел, как Генрих Юстус хмыкает, вздыхает и покачивает головой.

— Она повторится, — веско произнес колонист, глядя на проплывающие мимо меловые холмы, покрытые выжженной солнцем растительностью. — Ветлянка была только началом. Но мы не боимся, — повторил он и весело взглянул на Шоске. — Дела идут хорошо. В следующем году открываем на паях еще одну табачную фабрику. Среди нас есть врачи — о, некоторые учились в самом Петербурге! Но русские! Они живут грязно и скученно, и я сильно сомневаюсь, что их можно убедить жить по-другому. Поэтому чума повторится, доктор Шоске. Она обязательно придет сюда еще раз.

Попрощавшись, Генрих Юстус сошел в Саратове, а Шоске сразу засел записывать их разговор. В это время пароход плыл мимо россыпи живописнейших дач и хуторов на правом берегу Волги, которые тонули в густой зелени фруктовых садов. Солнце палило уже нещадно, и Шоске пришлось укрыться под тентом, где сидели за чаем Исаев и Страхович.

— Хотите арбуза, Герман Иванович? — обратился к нему Страхович.

Шоске поблагодарил и взял кусочек ледяного ярко-красного арбуза, оказавшегося очень сладким.

— Камышинский, — со знанием дела заметил Исаев. — Камышин своими арбузами на всю Россию славен. А мы тут все о местной истории толкуем. Иоаким-то наш Владимирович, оказывается, знаток почище меня. Расскажите-ка Герману Ивановичу эту историю про Стеньку Разина, Иоаким Владимирович.

Страхович, по-видимому, питал особую любовь к преданиям о казацкой вольнице.

— Здесь вокруг разинские места, — сказал он, отхлебнув чаю. — Тут Стенька, еще мальчишкой, поступил кашеваром в шайку разбойника Урака. Тут же, говорят, он Урака и убил — выстрелом из незаряженного пистолета, и с тех пор страшный этот Урак из своей могилы в глубине горы, которую зовут его именем, кликает, пугает проходящие суда. Но есть еще одна примечательная легенда о Стеньке. Шел однажды местный мужик по болоту и видит — кругом змеи извиваются, сидят по кочкам огромные серые лягушки, а в трясине кишат такие гады, каким в людском языке и прозвания нет. Кинулся бедняк куда глаза глядят, видит — избушка. Ввалился в нее — внутри мужик встречает.

«Спаси, православный, помоги из проклятого леса выйти!»

«Помогу, да не сейчас. Оставайся тут, ночуй. Утром выведу. А сейчас ложись да спи, меня не жди. Ко мне еще гости ночью придут».

«Что за гости-то?»

«Известно, что за гости. О Стеньке Разине слыхал? Ну, так я он самый и есть».

В полночь распахнулись двери, и начало в избу ползти все, что в том болоте было, — и змеи, и лягушки, и всякая болотная гадина. Облепили хозяина и давай сосать. Так до самых петухов ело Стеньку Разина болото, а с петухами обратно вся нечисть уползла. Наутро еле добудился его мужик, был тот как мертвый.

«Эк как тебя, сердешного!»

«Это ничего, допрежь еще не то было».

Вывел он мужика на свет и говорит:

«Иди теперь отсюда и назад не возвращайся. Да передай всем мой наказ — коль не по правде жить будут, опять приду, нежданно-негаданно. И все болото с собой приведу!»

Закончив, Страхович опять отчего-то вздохнул и с тоской взглянул на проплывающие мимо желтоватые холмы.

— Интересные у нас тут легенды, правда, Герман Иванович? — засмеялся Исаев.

Шоске серьезно взглянул на него.

— Интересные, — ответил он. — И фауна описана довольно точно.

— Да? — заинтересовался Исаев. — Вы знакомы с местной фауной?

— Фауна всюду одинакова. По крайней мере в пределах европейского материка. В Азии она немного другая.

На что Исаев принялся рассказывать о том, каких диковинных животных довелось ему повидать, когда он плавал на крейсере «Адмирал Нахимов». Шоске вежливо дождался конца рассказа.

— Кстати, заметьте, господа, — произнес он, — Степан Разин собирается привести все болото с собой. Это очень интересно!

Его собеседники недоуменно переглянулись. Не замечая этих взглядов, Шоске вскочил с места и вышел из прохладной тени на пустую раскаленную палубу. Мимо проплывал берег — гряды невысоких, голых, выжженных солнцем холмов. Не видя ничего вокруг, Шоске стоял, держась за поручни и вперившись взглядом в мутную бурую воду за бортом. Рассказ Страховича пробудил какие-то догадки, некая смутная гипотеза начала брезжить в мозгу. Можно было бы каталогизировать духов, фигурирующих в легенде, определить, какую болезнь они вызывают, но он чувствовал, что сейчас это не столь важно. Он представил ворочающееся в болоте огромное волосатое мужское тело, усеянное змеями, пиявками, лягушками, жадно пьющими кровь, и содрогнулся. Новыми глазами посмотрел он на желгые пыльные холмы окрест. Кто говорил, что они называются Девичьими? Он не помнил, но решил при ближайшей возможности получше разузнать о том, откуда пошло это название.

После опрятной, утопающей в садах Сарепты по обеим сторонам реки потянулась на многие десятки верст безжизненная однообразная степь. Тут начиналась Астраханская губерния — бесконечные степи, пески, курганы, солончаки, мутные озерца, заросли колючих кустарников. Редко-редко калмыцкие кибитки оживляли унылые степные виды или одинокий всадник на косматой лошадке торчал на берегу и из-под ладони рассматривал плывущее судно.

За Енотаевском степь сделалась еще тоскливее. Солнце теперь жгло с раннего утра, так что немногие оставшиеся на судне пассажиры, едущие до Астрахани, оставались в своих каютах или дремали под тентами. Ниже Енотаевска, на левом берегу Волги, вдруг показались сотни калмыцких кибиток с каменной пагодой посередине — становище князя Тюменева, владетеля Хошоутовского улуса. Обессиленный жарой Шоске вяло наблюдал, как среди кибиток играют в пыли дети и мужчины в странных нарядах спешиваются с длинногривых кургузых лошадок и скрываются в шатрах. Шоске погружался в тягучую дрему и, просыпаясь, видел вокруг ту же безотрадную желтую степь — и казалось, что «Царица» совсем не движется, навсегда завязла в сыпучих песках. Мокрый от пота, тяжело дыша, он спускался в каюту и вытягивался на койке. Здесь было прохладнее, в иллюминатор шел свежий запах забортной воды, и дышать становилось легче.