Валерий Бочков - Шесть тонн ванильного мороженого

Из лоскутков памяти сложились пестрые тени на траве, перестук крокетных шаров, полосатые зонты и шезлонги, надутые морским бризом… откуда-то приплыл запах какао и горького шоколада – удивительно, оказывается, было время, когда я даже не знал вкуса бурбона. Вспомнились слезы и чинные похороны какого-то зверька, кролика, кажется… Всплыли огромные комнаты, наполненные душным солнцем, бескрайний ворсистый ковер, из узора которого, если всмотреться, постепенно проявлялись рожи страшных чудовищ.

Тетка подарила мне коробку красок и этюдник – как водится в хороших семьях, я подавал в детстве большие надежды. Увы, из моих увлечений изящными искусствами ничего толком не вышло – талант мой оказался скуден, так, талантишко. Поздней, в юношестве, я упрямо изводил себя бесконечными упражнениями, пока не понял, что одного упорства в этом деле мало. Среди творцов встречаются редчайшие бриллианты, те, что играючи выдувают божественные мелодии, едва коснувшись губами хрустальной флейты; порой им даже и флейта не нужна – гении, одним словом. Другие, назовем их крепкими талантами, соединив усердие с умением, ловко порхают по клавишам, наполняя вселенную чудесными аккордами. Еще есть унылые ремесленники, кое-как овладевшие немудреной техникой, и, подобно шарманщику, что у входа в трактир устало крутит ручку своей нехитрой машинки, сотрясают воздух хрипом и лязгом назойливого мотивчика.

Что касается меня, то я сижу в этом самом трактире и барабаню тяжелыми и непослушными ладонями по щербатым доскам стола, упрямо выбивая мрачный ритм. Да, вот такая музыка, синьоры.

К счастью, мои предпринимательские способности оказались более обнадеживающими. Бизнес свой я начал скорей от безысходности, а вовсе не в полете за американской мечтой. Скитаясь по безотрадным ущельям Манхэттена в поисках работы, я разговорился с уличным торговцем сувенирами. Тот плохо различимый в ноябрьской тьме развеселый негр и натолкнул меня на счастливую мысль.

Начав свой бизнес в тесной бруклинской конуре (жилище было не больше шкафа, не вставая с кровати, я мог достать пиво из холодильника на кухне), через четыре года я стал фабрикантом с дюжиной нелегальных пуэрториканцев и двумя раздолбанными шелкографными станками, без устали шлепавшими трафареты на копеечные китайские футболки. Я сам развозил коробки с товаром на битом пикапе, сам до зари щелкал на грязном, как грех, калькуляторе, составляя сметы и балансы, сам пронырливо шарил по роскошным салонам Пятой авеню, стараясь запомнить новейшие модные узоры и стильные завитки, чтобы впоследствии бессовестно их передрать.

Усердие не пропало даром – постепенно жизнь моя наполнилась солнцем, вместо ржавой стены склада за моим окном теперь играла зелень Центрального парка и сияла игла дома Крайслера. Мне доставало здравого смысла не мнить себя богачом, но уютное чувство толстенького достатка добавило мне мягкость барственных манер и снисходительную томность во взгляде. И казалось мне тогда, что не будет уже ни конца и ни края благоденствию, что жить я буду счастливо и, скорее всего, вечно.

Промелькнул указатель. Почти прозевав поворот, я въехал в деревню. Огунквит на местном наречии означает «Прекрасное место у моря». От индейцев здесь ничего, кроме названия и унылых экспонатов теткиного этнографического музея, не осталось.

В детстве название так нравилось мне, что я повторял это таинственное слово «Огунквит» на все лады и, вооружившись биноклем, часами пялился с обрыва в дюны, мечтая разглядеть в сочной осоке тайно крадущегося медноликого ирокеза. Тогда же строгий дед пресек мои фантазии, заявив, что никаких индейцев, кроме молодого садовника-чероки, помешанного на клематисах, тут нет, земля была куплена по закону, а индейцы вывезены в резервацию.

– В штат Огайо, если не ошибаюсь, – добавил он, двигая мохнатыми белыми бровями. – Можно уточнить в купчей. Если тебе так уж любопытно.

Он был крайне обстоятельным джентльменом и не выносил неточности и расхлябанности, мой дедушка.

Согласно купчей, землю приобрел Арчибальд Скарборо, эсквайр. Взамен индейцы племени чероки получили товаров на сумму тридцать семь долларов. Список прилагался: шесть топоров, триста ярдов пеньковой веревки, два ящика гвоздей, бочка с крышкой, три молотка.

Дед, раскуривая трубку и временами исчезая в клубах медового дыма, разъяснил, что на стороне сэра Арчи в сделке приняла участие кавалерия. Вообще, кавалерия – отличный аргумент в любом споре, в этом я не раз убеждался впоследствии.

Деревня Огунквит делилась пополам главной улицей, которая так и называлась – «Главная». Я приткнул машину за пустым баром и решил осмотреться. Широкие тротуары, ярко-белые, по-курортному кокетливые домики в новоанглийском стиле. По большей части пансионы и гостиницы. Все они изо всех сил намекали на близость океана: на крыльце одного я заметил невзначай забытый кем-то в углу чугунный якорь и пару бухт швартового каната, из крыши другого торчала мачта с пестрыми сигнальными флажками.

Дело шло к вечеру, и уже начиналось неторопливое курортное гулянье. Я без труда уловил ритм и, сунув руки в карманы штанов, лениво зашагал по тротуару, блаженно щурясь в темные отражения витрин. Я брел, улыбаясь незнакомым курортникам с алыми носами и пропеченными лицами. Мне показалось, что я почти органично влился в этот фальшиво-парусный маскарад.

Крохотная девчушка с бантом, отдавив мне ногу, ракетой прошмыгнула мимо. Она распахнула дверь в мороженную лавку, и меня обдало карамельно-сливочным духом. Солнце садилось. Вторые этажи порозовели, стекла вспыхнули и растеклись рыжим. Я брел как зачарованный, совершенно позабыв о цели приезда, да и была ли цель? Выплывая из ароматного облака булочной-пекарни, я тут же погружался в горько-приторный дух соседней кондитерской.

Названия поперечных улочек будоражили фантазию и аппетит: Устричный Спуск, Нежный Лобстер, Вечерний Улов. Не отставали от них и имена пансионов, налегая на морскую романтику и домашний уют. На высоких террасах, опутанных тяжелыми вьюнами и мелким леденцовым разноцветьем, сияли корабельной белизной удобные даже на вид кресла-качалки с полосатыми подушками. Оттуда пахло кофе и вечерней «гаваной». Колыбельно поскрипывая, кресла мерно раскачивались, в них покоились плотные тела постояльцев. Розовые пальцы переплетены на тугих желудках, веки прикрыты, на лицах печально-загадочные улыбки. Я огляделся – все места были заняты. Мне стало слегка обидно, что даже такой пошлой курортной мелочи, как кресло-качалка, и то на меня не хватило.

Пахнуло пряным одеколоном. Светски-вальяжно, шаркая подошвами итальянской кожи, фланировали геи. Сияли гладким абрикосовым загаром по-ребячьи нежные лица, украшенные неброским пирсингом из мелких бриллиантов. Один ласково говорил по-французски, что-то про «опечаленность ускользнувшим летом». В руках у него скалился и дрожал черный пуделек в кокетливо-алом ошейнике. Я улыбнулся и протянул руку, чтобы погладить его, чертова псина пронзительно затявкала, превратившись в маленького злого дьявола. Француз закудахтал, принялся успокаивать собачонку, целуя ее и по-бабьи обиженно тесня меня округлым плечом.