Валерий Бочков - Шесть тонн ванильного мороженого

Итак…

Она права – за все надо платить, особенно за удовольствия и глупость.

Опять же она права в том, что даже если присяжные меня оправдают, моя личная репутация, а главное, репутация моей конторы будет угроблена раз и навсегда. А ведь репутация – это и есть мой основной товар. Без репутации я – беззубый дантист, хромая балерина, глухой учитель музыки. Все верно.

Она скучным, совсем обыденным голосом, щурясь от ветра и некрасиво морща нос, заявила мне, что «ничего личного здесь нет, просто отличная возможность сделать деньги» – (There’s nothing personal, just business opportunity), рассказала, что поначалу она думала меня женить на себе, забеременеть, прижать к стенке. Припугнуть, если будет нужда. Но этот план был излишне хлопотен, тем более что ни беременность, ни дети не входили в ее планы.

И вот тут-то ей и пришла в голову «гениальная идея» – она так и сказала, оживясь. А восемнадцать ей стукнет через месяц, только в январе.

Вытащить меня в эту глушь тоже было, на ее взгляд, достаточно остроумно и логично: она опасалась, что я сгоряча начну звонить адвокату или, не дай бог, в полицию. Справедливости ради замечу, что юная мерзавка изучала меня прилежно – я типичный овен (20 апреля) и действительно бываю вспыльчив, что есть, то есть.

Не так просто признаться, но я до самого конца на что-то надеялся: что это – затянувшийся и крайне неудачный розыгрыш, что я сплю, что кто-то из нас просто сошел с ума, – я не глядя согласился бы на любой из этих вариантов.

В ее голосе появилось гадливое пренебрежение и холодное превосходство («болотный пень вообразил, что может дрючить принцессу за тряпки и стекляшки, как привокзальную шалаву, не так ли?»). В этот момент на меня обрушилось, что моей лучезарной Александры, которую я носил на руках по розовым облакам с апреля по декабрь включительно, никогда не существовало.

Ветер нервно трепал ее волосы и воротник куртки; мы купили эту куртку в Бостоне; Алекс отчего-то хотела именно черную, лайковую, долго выбирала и мяла кожу, тиская пустые рукава своими сильными загорелыми пальцами. Я, рисуясь, кинул карточку на прилавок, даже не взглянув на ценник, вот ведь шут!

Сейчас на черной коже я заметил полустертый меловой отпечаток – цифра восемь, наверно прислонилась где-то спиной. Интересно, ведь восьмерка – единственная абсолютно симметричная цифра, там, в зазеркалье, она точно такая же, как и здесь.

«А как же ноль?» – невежливо спросил кто-то в моей голове.

«А ноль, – ответил я холодно, – это пустота, ничто. И поэтому ноль не считается».

«Кстати, – не унимался невежливый, – если положить восьмерку на бок, то это будет символ бесконечности».

В этой мысли что-то было, но я демонстративно решил не поддерживать разговор.

Слабый звук, высокий и прерывистый, вплелся в шум ветра. Александра разглядывала океан и от скуки начала насвистывать «Болеро» Равеля. Не знаю почему, но это добило меня, я сделал шаг и изо всех сил толкнул ее в спину.

Зевнул.

Весь день зеваю.

У меня такое ощущение, что в этой глуши всего два времени суток – ночь и сумерки, и они незаметно перетекают друг в друга. Туда и обратно, как лента Мебиуса.

Мягкий, скупой на краски, закат. Беззвучно возник в просвете меж деревьев ультрамариновый, почти черный, силуэт оленя с причудливыми рогами, я моргнул – и нет его, растаял, да и был ли он на самом деле?

Залив спокоен, здесь нет ни волн, ни прибоя, изредка пробежит рябь или плеснет мелкая рыбешка, иногда, почти касаясь воды, проскользит на бреющем полете, без единого взмаха крыла, строгий пеликан.

Под ногами хрустят перламутровые раковины, они похожи на застывшие слитки олова. Ракушками усеян весь берег вокруг харчевни. Сколоченные из серых досок столы, вместо стульев поставленные на попа бочки.

Кроме меня, посетителей нет, малый с кухни принес пива и дюжину устриц. Устрицы свежайшие, их ловят прямо здесь, в заливе. Такие просто грех портить лимоном. Я бросаю его чайке, внимательно следящей за мной с соседнего стола. Она кидается к добыче, долбит лимон клювом, раз, другой, после разочарованно отворачивается, наверняка думая: «Надо же, ведь и не скажешь: с виду – яркий, сочный, а на вкус – такая гадость!»

Голоса над водой, по-вечернему ленивые, это возвращаются рыбаки. Что-то про погоду, нет, дождя не будет до среды, что-то про какую-то Джуди, которой палец в рот не клади. Я с Джуди не знаком, но двумя руками за подобное предостережение.

Одномачтовые лодки с румяными от заката верхушками парусов причаливают к деревянному пирсу, рыбаки не спеша затягивают узлы на черных и мокрых сваях, закуривают, по привычке заслоняясь от несуществующего бриза. Сладковатый запах табака долетает и до меня.

Глухо ворчит сырая цепь, гулкий, как в кадушку, деревянный стук бортов о причал. Звуки негромкие, но ясные и значительные, проложенные в паузах мягкой фиолетовой тишиной. Вы, возможно, мне возразите – у тишины нет цвета. Обычно я довольно покладист, но это не тот случай: именно фиолетовой тишины.

В этот момент в кармане что-то тренькнуло и противно запиликало, оказывается, я по привычке таскаю бесполезный здесь мобильник.

Я таращусь на пульсирующий огонек, на надпись «сигнала нет» и чувствую, как у меня леденеет спина и затылок. Пальцы цепенеют, я кое-как откидываю крышку и читаю текст.

«Буду в 8» и подпись «Александра» – вот что я прочел на экране мобильника.

Я зажмурился, несколько раз глубоко вдохнул, потом открыл глаза. Встав, изо всех сил пульнул телефон в воду. Плоская электронная сволочь запрыгала, едва касаясь поверхности, убегая все дальше и дальше, оставляя расходящиеся круги.

Я сделал пять «блинчиков», как мы это называли в детстве, пять – очень неплохо, хотя я и не уверен, что этот результат мне бы зачли – по правилам нужно использовать плоскую гальку, мобильный телефон явно мог бы вызвать совершенно законные возражения.

Делать здесь было больше нечего, я сунул деньги под тарелку и пошел в деревню.

В этот момент до меня внезапно дошло: этот текст Алекс отправила мне три дня назад, когда мы улетали из Нью-Йорка. Это всего-навсего электронный глюк! В самолете я телефон отключил, здесь вообще связи нет, случайно что-то и как-то соединилось – дзынь! – вам письмо. И все.

Господи, как просто!

Я выдохнул, слава богу: мир еще не перевернулся с ног на голову, и всему есть логичное, разумное объяснение. Включая похожую на сухофрукт летучую мышь, пристально следящую за мной из-под еловой засады.

На главной улице мало что изменилось с моей последней прогулки. Это даже не дежавю, это идеальная копия того вечера, включая вонь сгоревшего масла из таверны в неподвижном сыром воздухе.