Михаил Боков - Дед [Первый роман о черных копателях России]

– Что нам приготовлено? – сказал Ганин. – Куда повернется? Сегодня мы здесь все вместе, притянуты судьбой за уши. А завтра кому куда идти? Где гореть? Будет это битва или так – катетер в больничной палате? – он потянулся, хрустнул шеей. Добавил: – Хотелось бы, конечно, чтобы битва, а не катетер…

– Мама говорила: человек сам решает судьбу. Может плохо решить, может хорошо. Мама… – Галя задумалась. – Про нее говорили всякое. И свои говорили в селе, и чужие. А когда папа умер, сорока дней не прошло, накинулась на нее на базаре тетка. Закричала: «Поделом тебе! Поделом! Ведьма!» А я эту тетку за руку укусила. До крови. Я потом поняла: дело было в папе. Рассказывали в селе, будто мама увела его прямо из-под венца. Любил папа одну женщину, а накануне свадьбы влюбился в маму – жутко, запредельно влюбился. И так до конца жизни и любил – как волчара. Ходил за ней всюду, не отпускал. Папа кудрявый был, темный – как цыган, у меня фотографии есть, а мама – белая-белая, с волосами как лен. И с той их женитьбы пошло: ведьма, да ведьма, приворожила, увела… Какая там ведьма! Снежана она – так я ее звала. Добрая и белая. Как волшебница.

Галя оторвала травинку, посмотрела, сдула с руки.

– Отчего умерла мама, неизвестно. Я в городе была, начала третий курс. Приезжала к ней в ноябре: была она здоровая, сильная, вела хозяйство. Был у нас бычок Гришка – одно несчастье, то огород перетопчет, то еще что. А однажды, когда подрос, чуть мужика пьяного на рога не посадил. Мужик тот по улице шел, а Гришка плетень разломал и встал посреди дороги. И ну мужика рогом в бок. Ушиб. Хорошо еще подпилили ему рога эти, а то бы насмерть. Так мама одна из всей деревни и могла Гришку утихомирить – слово знала. Подойдет к нему и гладит по голове. И будто песню ему поет: «Гришенька, Гришенька, далеко ли ты, родненький. Ату домой, ату домой, дома дом родной». В январе стало маме плохо, и ушла она за две недели, будто ссохлась. Врачи руками развели: мол, не знаем, что делать. Диагноз, говорят, не определен, причину смерти установить невозможно. Мне потом бабка Агафья сказала: порча это, сглазили ее. Может, за отца… И я подумала: продам я от лиха подальше этот дом. А потом поняла – не могу, родное. И откос на Дубенке – как я без него? Так и стоит он, домина, стареет, но стоит. Бабка Агафья по-соседски смотрит за ним.

– Расскажи мне еще, – попросил Ганин. – Про откос…

Галя улыбнулась:

– Так я ж уже рассказала.

– Еще расскажи.

– Ну, слушай. Выходя на откос, видишь ты воду, а за водой – заливные луга, далеко-далеко, пока видит глаз. И лишь на горизонте чуть-чуть бородою темнеет лес. А вода та – в городе сроду такой воды не найти – прозрачная-прозрачная, хоть с руки пей. И прохладная даже в самый жаркий день. Уносит та вода грусть, уносит тяжесть и хмурь и шепчет тебе: «Живи. Радуйся и живи»…

Мыски, куда шли они с самого начала, шли за дедом, надвинулись неожиданно, и при ближайшем рассмотрении оказалось, что никаких Мысков нет и вовсе. Люди оставили деревню, судя по всему, давно.

Подельники шли лесом, сверяясь с картой. Овражистая местность закончилась, начался бурелом. Продирались трудно. То и дело останавливались: застревало оборудование телевизионщиков. Несколько раз звенел металлоискатель, но когда начинали щупать землю, было пусто. Стояла тишь, все живое пряталось от солнца. Звон металлоискателя заставлял всех вздрагивать и материться.

По карте до Мысков было еще день ходу. Ганин давал карте фору. Прикидывал: сегодня пройдут мало, в лучшем случае доберутся до Мысков завтра днем. Но еще не начало темнеть, как лес расступился – и деревня выплыла им навстречу. Ощерилась черными избами – пустая, мертвая.

– Кажись, прибыли, – констатировал Серега. – Оно самое, Мыски.

– Не могёт такого быть, – оспорил Степан. – До Мысков, дай бог, дойдем к завтрему. Давай карту, Андрюха.

Все вместе склонились над картой, засопели. Вместо того чтобы разобраться в ситуации чинно и без оскорблений, моментально затеяли спор.

– Я те говорю, вот здесь мы! – тыкал пальцем в ламинированную бумагу карты Степан. – Вот здесь!

– А я те говорю, обошли мы это место еще вчера! – кипятился Серега.

– Дурья твоя голова! Мы со вчера и прошли-то всего-ничего!

– А я говорю, обошли. Ты в карту глянь! Тут на всю округу боле деревень нету. И значит, это что? Мыски! Глаза-то разуй!

– Сам разуй!

Пока братья тянули друг у друга карту, а телевизионщики топтались, выглядывая из-за их плеч, Виктор Сергеевич, прикрыв ладонью глаза от солнца, осматривался по сторонам.

– Мыски это! – наконец поставил точку в споре он. – Вон написано!

Надпись выложили кирпичом на покосившейся одноэтажной постройке – «Мыски 1973». Вероятно, в годы процветания деревни постройка выполняла роль магазина. Кирпич раскрошился, крыша просела, пустые проемы окон напоминали глаза мертвой рыбы. Процветание в этом месте закончилось.

Съехавшие набок избы будто явились из дурного, мутного сна. В таком сне предметы меняют очертания, расслаиваются, тянутся, как резина, и просыпаешься ты весь в липком поту, радуешься, что сон закончился. Кое-где в избах поскрипывали открытые двери. В скрипе этом чудился зов: заходи, незваный гость, заходи и прикоснись к праху, ибо прахом скоро станешь и ты.

– Жутко, – поежилась Галя.

Она сделала несколько снимков и замерла, вслушиваясь в тишину. Тонконогая, хрупкая – отвернешься на секунду, а изба – раз! – и сцапает ее, хлопнув дверью, как челюстями. Ищи потом, свищи. Ганин, представляя разное, косился на девушку.

Казалось, что стоят Мыски под невидимым куполом, и не достигают этого купола ни солнечные лучи, ни другая жизнь. Все подмяли под себя черные избы, высосали живое. Солнце светит, а не греет. Трава серая, скользкая – не трава, а водоросль. И вокруг даже будто темнее.

– Становимся здесь, – скомандовал Ганин и сбросил на землю рюкзак.

– Здесь? Зачем здесь? – забеспокоились телевизионщики, надеявшиеся быстрее уйти из дурного места. – Андрюша! Андрей! – запричитали они на все голоса. – Тут картинка плохая, запах плохой, да и избы эти смотрят так, что того и гляди сожрут. Выбираться надо отсюда, вот наше коллективное мнение.

– Вы чего думаете? – спросил Ганин у подельников.

Серега почесал голову, пожал плечами.

– Городские, будь они неладны, дело говорят. Чего-то неприветливо тут. Отойдем? Встанем на ночь в стороне?

– Отойдем, – согласился Степан.

– Поддерживаю, – сказал Виктор Сергеевич.

Ганину пришлось согласиться. Но мысль о том, что где-то здесь в этой земле может лежать дед, не оставляла его.

– Идите устраивайтесь, – сказал он. – Я пока осмотрюсь.

Пока остальные подбирали рюкзаки, Галя взглянула на него, замешкалась. Он кивнул ей: мол, иди тоже. Уходя, она несколько раз оглянулась. Иди, иди, подбодрил он.