Михаил Боков - Дед [Первый роман о черных копателях России]

– В том-то и загадка, что не было костей. В иных местах слоями лежат – наших слой, потом фрицев: как шли в атаку волна за волной, так и полегли. А у меня – хоть бы косточка одна. Только ржавчина железная.

Порфирий взглянул на Ганина снизу, пытаясь распознать, к чему идет дело.

– А что? Понравилась фотография? Я тебе так скажу: лежала она, будто ждала. Вышел я картошку копать в годе эдак сорок восьмом. Брякнул лопатой раз, брякнул два, тут она возьми и с комом земли из-под лопаты и выпади. Как сохранилась-то только?

– Дед это мой, – сказал Ганин. – Неси лопату, Порфирий.

– Ты чего это задумал, сынок?

– Огород перекопаю тебе.

Копать пришлось вслепую. Металлоискатели, с сожалением вспомнил он, остались под опекой братьям. «Поленился тащить, значит, рой теперь носом», – укорил себя.

Ганин и сам не знал, на что надеялся. Порфирий работал на этой земле десятки лет: если и оставались в ней какие-то еще следы деда, тот давно бы их нашел.

Он начал с участка вдоль забора, буйно заросшего крапивой.

– Я туда ссать хожу, – с радостью сообщил хозяин.

– Теперь картошкой засадишь, – буркнул в ответ Ганин, вонзая лопату в землю.

Посадок на участке Порфирия почти не было. Сил на сельхозработы у одинокого деда не оставалось.

Посреди огорода в восемь соток торчали три грядки с луком и одна с чесноком – вот и все.

– Как же ты живешь, дед? – поинтересовался Ганин.

– На пенсию, – отвечал тот, закуривая. – На пенсию да божьей росой.

Через час копки Ганин поднял на свет сокровища: коровью челюсть да истлевший кирзовый сапог. Через два часа, наткнувшись на камень, сломал лопату – переломил черенок, который был трухляв. Чертыхнулся, ухватился по-саперски, продолжил.

Мимо проходила баба. Увидела курящего на завалинке Порфирия и Ганина, горбом согнувшегося на земле.

– Что это? – поинтересовалась она.

– Стройотряд, – Порфирий, растянув ноги в валенках навстречу солнцу, был явно доволен тем, что вокруг оживление. – Прислали из города с огородом помочь.

– А мне не поможет? – спросила баба.

– Поможет, – не отрываясь от работы, сказал Ганин.

К вечеру, когда солнце стало садиться за деревья, за ним пришла Галя.

– Андрюша, – сказала она. – Ты что это? Перегрелся? – холодно поклонилась – Здравствуй, дед Порфирий.

– И тебе не болеть, – старик к тому времени скурил уже целую гору папирос. Ганина он поощрял короткими выкриками: «Поднажми, пехота!» В один момент взялся петь: звук был такой, будто везут сани по асфальту.

– Вот! – Порфирий кивнул на Ганина. – Деда своего ищет. Говорю ему, перекопано здесь уже все, а он не верит. Упрямый черт.

После заката Ганин и сам осознал тщетность своих потуг.

– Чтоб тебя! – воткнул лопату в землю и, наконец, закурил сам.

Спина саднила, перегретая солнцем. От долгой копки тянуло нехорошо в пояснице.

– Ты сказал, слоями лежали бойцы? – уточнил у Порфирия. – Покажешь где?

Старик шевельнул бровями.

– Завтра приходи. Покажу.

Дома сидели с Галей за столом. Билась вечная муха о мутную лампу. Стрекотали цикады. Тянуло свежестью с реки. Луна заглядывала в окно, словно спрашивала: «Как вы там, люди? Еще не взвыли от жары?»

Ганин вытащил из кармана рубашки желтый снимок.

– Вот, – сказал он, – мой дед. Представляешь, в шкафу у Порфирия нашел. Выкопал, говорит, на огороде. Как такое бывает?

Галя наклонилась к нему на плечо.

– Похож.

Они помолчали, рассматривая деда. Потом Галя встала, пошла в коридор, погремела там засовами сундука и вернулась к столу, держа в руке фотографию.

– Вот, – она поставила ее рядом со снимком деда, – моя мама.

Женщина на фото походила на актрису Светлану Светличную. У нее были льняные волосы и во взгляде что-то такое, от чего мужчинам хотелось сходить с ума. Захотелось и Ганину – на секунду.

– Ну, – кивнул он снимку. – Будем знакомы.

– Будем знакомы, – ответила за маму Галя и присела рядом. – Кавалер мой, мама. Звать Андреем. Приехал из Москвы деда искать.

Так они сидели двое на двое – двое мертвых и двое живых. Изучали друг друга, присматривались.

– Выпьем, что ли? – предложил Ганин. – За знакомство?

Галя встала, поставила на стол бутыль самогона от бабки Агафьи и четыре рюмки.

Он разлил всем ровно.

Княжий меч уносили в темноту неизвестные. В спине одного из них угадывался Фока. «Куда? – закричал Ганин. – Стой!» И тогда Фока обернулся, а вместо лица у него было пусто – будто обволокло туманом. И еще увидел Ганин за поясом у Фоки нож – мясницкий, блестящий тесак. И Фока увидел, что Ганин увидел. Рука его потащила рукоятку.

За спиной заплясали, хохоча, тени – Фокины новые дружки. Потянули к Ганину руки. Отступая, тот отталкивал их от себя, но рук было не счесть. Руки были отдельной силой. Пальцы, темные, тискали, тащили, рвали.

Ганин сжался, приготовился к тому, что сейчас его насадят на нож.

И тут за спиной закричали: «А ну!»

Дед стоял и попыхивал цигаркой. И то ли дым ее, то ли грозный его окрик привели в движение пространство. Звезды на небе стянуло в кучу, и само небо будто бы скомкало, как газетный лист. А вместе с ним скомкало Фоку и его дружков. И только рукоять ножа еще странным образом висела, ни к чему не привязанная, да и та скоро исчезла.

Плакала девочка.

Варя, догадался Ганин.

– Варя, Варечка! – позвал он.

Плач повторился – слабый, из темноты.

– Не уходи, – сказал Ганин деду. – Я сейчас вернусь и пойдем домой. Варя! – еще раз позвал он. – Варя, ты где?

Он ступил ногой и угодил в зеленую жижу. Жижа была везде.

Дед растворялся в клубах дыма.

– Да стой ты, тебе говорят! Дождись меня! – заорал Ганин, но тот не послушал. Не мог или не хотел.

Жижа хлюпнула. Девочка в темноте запела песню: «Ты неси-неси венок, мой венок, ладу-ладу». Ганин знал эту песню, но сам не помнил откуда. Он вглядывался в темноту. Оттуда, озаряя все стальным блеском, со свистом летел навстречу ему меч. Он становился больше, был виден уже змей на его рукояти, и когда он с хрустом вошел в его плоть, рассек ее так, что стали видны осколки ребер, было не больно. Ганин просто не мог вдохнуть, но больно не было. А потом на ладонь изо рта выкатилась первая капелька крови.

Он проснулся мокрый и разбитый.

– Галя, – позвал он, увидев девушку, сидевшую у окна. В окне скалилось новое солнце – молодое, еще злее прежнего.

– Галя, – еще раз позвал он и неожиданно для себя добавил: – А ведь я тебя обманул.

Она посмотрела на него грустно, и муха, стучавшая в окно, тоже на секунду застыла.

– А я знала, – сказала она. – Той ночью последней в лесу, да?

Ганин кивнул и, прикрывшись простыней, слез с печи.

– Отняли мы добра у людей. Дорогого, редкого. А я человека избил. Люди те были нехорошие… – он замялся. – Один из них мне должен был. В тюрьму я из-за него поехал, обжулил он нас. И с ним зэки какие-то…