Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— В санчасти.

— Где?! Что случилось? — Я невольно обернулся и поискал глазами Зуба, неторопливо допивавшего свой чай.

— Кажется, живот заболел. Скоро придет…

— Ну, живот — не голова. Слушай, Малик, когда Фима вернется, скажи ему: пусть не психует и ничего не боится. Все будет нормально. Понял?

— Понял, — ответил он с чуть заметной иронией воспитанного человека, услышавшего несусветную чушь, но в силу своей тактичности удержавшегося от комментариев…

«Может быть, и вправду не стоит лезть во всю эту свару?» — рассуждал я, сидя в полковом клубе и созерцая старый кинофильм про войну. За спиной кто-то спросил о том, из чего сделаны немецкие «тигры» — из фанеры или настоящие. Сначала я тоже на полном серьезе обдумывал эту проблему, но потом мои мысли снова вернулись к Елину: «Странно… Днем не жаловался, а вечером вдруг побежал в санчасть!»

Затем я принялся ломать голову, как мне вести себя во время объяснения со «стариками», а оно, судя по той бурной агитационной деятельности, какую развил Зуб, не за горами.

Мне припомнилось, как год назад «старики» под председательством Мазаева судили одного «лимона» за то, что тот воровал из тумбочек жратву, а вину сваливал на якобы всегда голодных «сынков». «Лимона» разжаловали в «салаги» — и уже на следующее утро он драил вместе с молодежью казарму, заправлял Мазаеву койку…

Наступая в темноте на чьи-то ноги, я выбрался покурить. Стояла трескучая цикадная тишина, нарушаемая воем авиабомб и стуком пулеметов, словно недалеко шел бой. А бой-то шел на белой натянутой простыне, но чувство все равно такое, будто война вот-вот может шагнуть сюда. Из клуба донеслись победные крики. Очевидно, брали рейхстаг. В черном небе беззвучно плыл крест, составленный из разноцветных огоньков, с пульсирующей точкой посредине…

После вечерней поверки и отбоя, когда все уже лежали в койках, старшина Высовень, подозрительно поводя носом, несколько раз обошел казарму, словно старался разнюхать, какой сюрприз готовит ему личный состав батареи по случаю ста дней до приказа. Он даже толкнул притворно похрапывающего Шарипова.

— А? Что?! Товарищ прапорщик… — вскинулся тот, будто внезапно разбуженный.

— Смотри, казанская сирота! Ох, смотри! — пригрозил старшина.

— Вы о чем?

— Все о том же!

Камал недоумевающе пожал плечами и, картинно уронив голову на подушку, закрыл глаза. Прапорщик пробубнил еще что-то дневальному, сходил наверх в каптерку, видимо, выискивая спиртное, и наконец ушел. Как только Высовень мелькнул мимо окон, Шарипов открыл один хитрющий глаз, потом другой, подмигнул мне и громко сообщил, имитируя гнусавое вокзальное радио:

— К сведению «стариков»: через десять минут в каптерке состоится торжественный товарищеский ужин, посвященный ста дням. Приглашаются все, кому положено.

Мне положено, но я решил не ходить, остался лежать в койке, прислушиваясь к топоту, доносившемуся со второго этажа, из каптерки, и даже начал засыпать, когда меня растолкал Шарипов:

— Вставай, турок, «дембель» проспишь!

— Я не хочу, гуляйте без меня…

— Э-э! Вставай, Черт Иваныч! — настойчиво повторил он. — Разговор будет…

Делать нечего, я спрыгнул на холодный пол, быстро оделся и поплелся в каптерку. Завидев меня, стоящий на «тумбочке» Аболтыньш предостерегающе приложил к погону два пальца и показал глазами вбок. Все это означало: здесь офицер! Я хотел дать задний ход, но тут из бытовки торопливо вышел лейтенант Косулич. Я приготовился к подозрительным расспросам: куда, мол, одетый, откуда и почему, даже придумал правдоподобную дезу. Но встревоженный взводный только рассеянно кивнул мне…

— Что он хотел? — спросил я у дневального, когда стукнула входная дверь.

— Не знаю… Спрашивал про Елина, — ответил Аболтыньш.

— Елина? — удивился я. — Он же в санчасти.

— A-а… наверное, госпитализировали…

— Наверное…

В центре каптерки стоял стол-многоножка, сооруженный из четырех табуретов. Вокруг него сидели наши батарейные «старики» во главе с могутным Титаренко. Прислуживал им Цыпленок. Когда я вошел, в комнате царил басовитый гвалт.

— А вот и друг индейцев! — с издевкой показал на меня раскрасневшийся Зуб. — Без особого приглашения не идет — брезгует! А может, он себя уже и «стариком» не считает? А?!

— Ладно, погоди! — морщаясь, перебил ефрейтора Титаренко и подвинул мне табурет. — Садись… Праздник сегодня.

— А ну-ка, Леха, махани! — потребовал веселый Шарипов и налил мне из алюминиевого чайника.

Я сел, без всякого удовольствия поздравил ребят, потом подцепил вилкой волокнистую тушенку, закурил и стал ждать продолжения разговора. Табачный дым плавными слоистыми облаками поднимался к потолку. Висевшие вдоль стены «парадки» казались какой-то фантастической, словно спресованной колонной солдат.

— Конечно, день сегодня не такой, чтобы… — после долгого молчания медленно начал Титаренко. — Но давайте, мужики, все-таки разберемся…

— А что разбираться! — быстро отозвался Шарипов. — Два «старика» из-за «сынка», как собаки, сцепились… Позор!

— Ты, Купряшин, конечно, зря в драку полез, — согласился сержант. — Но и ты, Зуб, тоже меры не знаешь…

— Значит, я виноват? Я?! — взвился ефрейтор. — Хорошо. Дайте мне сказать. Я, выходит, скотина, а Купряшин заступничек? А за меня кто-нибудь заступался, когда я день и ночь на Мазаева ишачил?.. Я только говорил себе: «Терпи, Саша, «стариком» будешь…» Так почему же я честно отмотал свой год «салагой», а какой-то паршивый Елин хочет дуриком прожить, да еще этот, — он показал на меня, — за него заступается? Или, может быть, так и нужно? Тогда давайте с завтрашнего дня жить по уставу: все вместе вкалывать… Чернецкого пошлем сортир мыть, Шарипова — окурки по территории собирать… Наплевать, что «салабонам» еще два года служить, а мы уже «парадки» приготовили. Полное равенство! Как в Конституции. Замполит нас всех расцелует да еще благодарственные письма домой отправит: «Ваш сын проявил чудеса героизма в борьбе с неуставными отношениями…» Вы так хотите? Давайте. Давайте прямо с утра и начнем: я побегу к Елину прощения просить, а вы…

— Не ори! — оборвал его Титаренко. — Не ори… Мы не глухие. Кто еще хочет сказать?

— А что говорить? — снова встрял Шарипов. — Пусть подадут друг другу руки… Такой день сегодня, елки-моталки!

В ответ я демонстративно заложил ладони за ремень, а Зуб непримиримо ухмыльнулся. Мы помолчали. Шарипов гонял по тарелке скользкий кусочек селедки. Титаренко барабанил пальцами по колену, Чернецкий выкладывал из хлебных шариков цифру 1, Цыпленок, попавший на нашу тайную дембельскую вечерю по праву каптерщика, делал страшные глаза и, шевеля губами, согласно мотал головой, словно от его мнения что-то зависело.