Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— А теперь, мама и тато, говорите, зачем вызывали Зою письмом. Ну, Зоя не смогла приехать, меня командировала… Не затем ли и звали, чтобы полакомиться варениками с вишнями?

— А как же, чтобы вареников поел и вишен, — это теща. — Да и с собой возьмешь.

Круглолицый тесть, который не гасил приязни в умном взгляде серо-салатных глаз, выжидающе поглядывал на тещу, а она от вишен перешла на черешни, что и по садам уродили, а в лесопосадках за селом и в лесу — понаедались не только свои сельские, но и проезжий в машинах люд, охочий до дармовщинки.

— Раз ты молчишь, Тамара Васильевна, то скажу я, — молвил тесть. Это его подчеркнуто уважительное «Тамара Васильевна» свидетельствовало о значительности минуты.

— Лучше, если ты скажешь, Дмитрий Иванович, — с робкой кротостью согласилась теща. Они, учителя на пенсии, величали друг друга по имени-отчеству. Никогда не ссорились ни дома, ни тем более в школе, считались всеми достойной восхищения и удивления семейной парой. Когда Тамара Васильевна входила в учительскую, Дмитрий Иванович учтиво поднимался навстречу. На праздник 8 Марта дарил цветы, за которыми специально ездил в цветочный магазин в райцентр. Жили они в разных комнатах своего просторного кирпичного дома, и Дмитрий Иванович никогда не появлялся перед Тамарой Васильевной небритым, или непричесанным, или в пижаме, а Тамара Васильевна появлялась по утрам на глаза Дмитрия Ивановича свежая, с аккуратно уложенными венком косами, улыбающаяся. Они как бы законсервировали до склона лет студенческие свои отношения, когда Дмитрий Иванович неумело и искренне ухаживал, а Тамара Васильевна неумело и искренне принимала те ухаживанья.

— Ты уже взрослый, Михайло, имеешь семью, — сказал тесть, — а мы вот с Тамарой Васильевной дождались внуков, спасибо. Спасибо нашей дочке Зое и тебе… Вышли мы уже на заслуженный отдых, люди нас уважают, наши воспитанники пишут благодарные письма.

— Теперь вам жить и жить, никаких не зная забот.

— У нас с Тамарой Васильевной все честь по чести было, и теперь так хотим.

— Да что вы затеяли, говорите! — захохотал зять, не переставая удивляться болезненной деликатности отношений между тестем и тещей. — Вареников наелся, теперь слушаю.

Поскольку тесть не смог вымолвить ни слова, выручила теща:

— Дмитрий Иванович переходит жить к Анне Викторовне.

— Да, — сказал тесть.

— Кто переходит?.. Зачем переходит? — оторопело спрашивал зять. — Вы, тату?.. К какой Анне Викторовне?

— Она Зою учила немецкому языку в десятом классе, — сказала теща. — Разве Зоя не рассказывала о ней?

А как же, Зоя рассказывала про учительницу немецкого языка с желтым пергаментным лицом, со сметливыми близорукими глазами за стеклышками пенсне, с вечным пуховым платком на твердых зябких плечах! Учительница немецкого языка носила небогатые боты с сияющими металлическими пряжками, невиданная кожаная юбка блестела на ней, а газовые легкие косынки на шее каждый день меняли цвета: белый, розовый, фиолетовый, голубой, зеленый… Школярские выходки и шутки не трогали невозмутимую учительницу немецкого языка, среди взбудораженного детского моря она выглядела загадочным островом. Старинный зонтик с костяной ручкой сопровождал учительницу немецкого языка не только в дождливую погоду, но и в солнечный день. Даже тот, кто видел Анну Викторовну впервые, почему-то угадывал в ней именно учительницу немецкого языка.

— Почему к Анне Викторовне?.. Тату, вы поссорились с мамой? Мама, что вы затеяли? — допытывался зять. — Свое жилище имеется, зачем же идти куда-то? А Зою вызывали?

— Вызывали, чтобы узнала от нас, а не от чужих людей, да и совет ее услышать, — это тесть.

— Ее совет? Откуда у нее те советы возьмутся?

— Ну, она же дочь, кому же тогда и советовать, если не дочери, — это теща. — Дмитрий Иванович, оказывается, всегда любил Анну Викторовну… Если Зоя не приехала, хоть ты посоветуй…

Губы тещины предательски дрогнули виноватой улыбкой.

— Тату! Вы всегда любили учительницу немецкого языка?

— Да! — молвил тесть с достоинством — вот, мол, не криводушничает, сознался с мужской откровенностью. Невысокий, поседевший, с немалыми залысинами, он казался сейчас чужим человеком, неизвестно почему напоминающим тестя.

— И бросит маму одну в пустом доме?.. И давно это у вас с Анной Викторовной?.. А может, захотелось пошутить?

— Нет, Дмитрий Иванович не шутит, — тихо сказала теща.

— И вы отпускаете?

— Ему будет лучше, когда уйдет… И мне.

— Долг сердца велит мне идти, — вымолвил тесть причудливую фразу, пожалуй, подготовленную загодя.

— А почему раньше молчал ваш долг сердца? — спросил зять.

— Видишь ли, мы этот вопрос решили с Тамарой Васильевной недавно, сразу и написали.

— Да не называйте вы маму… Тамарой Васильевной! — закричал Михайло, теряя власть над собой. Тесть от гнева затвердел взглядом, однако не закричал и не топнул ногой, а молчал с прощающим достоинством человека, который не опустится до грубой ссоры.

— Жаль, что мы так долго жили далеко от вас, — молвил зять. — У нас вы не наломали бы таких дров. Эге, под старость — и такие фокусы! А нам такие фокусы ни к чему.

— Какие фокусы? — побагровел тесть круглым лицом. — Вы, нынешняя молодежь, распущены, у вас беспринципность возведена в принцип!.. Долг сердца!..

— А не меняете ли вы долги сердца, как перчатки? А куда девался долг сердца к вашей жене? — И, заметив, что тонкослезый тесть вот-вот заплачет, встал из-за стола. — Все, молчу, что же могу посоветовать, когда все уже решено…

В саду словно бы парило недавней грозой, что ушла за горизонт, оставив острую тревогу в воздухе. Михайло хотел еще что-то язвительное сказать, но сдержался. Теща, застывшая сухими морщинками лица, собирала со стола посуду.

— Мы с Анной Викторовной так подружились за последний год, — сказала теща, — очень славная женщина, и я рада за Дмитрия Ивановича…

— Мама! — вскричал. — Что вы говорите!

Тесть взял на крыльце ореховую удочку и через яблоневый сад подался к заросшему аиром озерку за садом. Через некоторое время только лысина его вспыхивала на солнце где-то там, в седых ивняках.

— Мама, — спросил Михайло, — отец давно тронулся или недавно?

— Он совсем не тронулся, ты не понимаешь…

— Мама, вы в одну дуду с ним?!

— Михайло, отец не тронулся, как ты не понимаешь. У него всерьез…

— Всерьез? Да ему уже седьмой десяток гремит. Всерьез!

— Михайло, ты не знаешь его, хоть он и Зоин отец.

— Мама, вы защищаете его? — Михайлу показалось, что он начинает догадываться. — Или вы так охладели к нему, что вам все равно?

— Нет, не все равно.

Ну попробуй понять тещу и тестя, ошарашивших таким сюрпризом! Увядшая в движениях и теле, теща и ростом уменьшилась, словно с годами все глубже оседала в землю, как будто с возрастом становилась другой женщиной, лишь отдаленно напоминавшей молодую тещу. Так же и образ тестя не хотел совмещаться с этим пожилым мужчиной со сдавленным голосом, едва напоминавшим прежний тестев голос. И усадьба казалась не такой, как еще недавно, и кирпичный дом, крытый железом, будто в прошлое отодвинулся, оставался в прожитом, почужел… Пока учились в институте и устраивались на работу в городе, пока рожали детей и выбивали квартиру, изредка наведываясь в село, Зоины мать-отец жили отдельной жизнью, которая все отдалялась от их жизни, и теперь были тщетными любые усилия приблизиться, понять, ощутить ту неразрывность и неразделимость семейной жизни, которые когда-то остро ощущались.