Карин ван Моурик - Перевод русского. Дневник фройляйн Мюллер — фрау Иванов

«Ну как там сегодня, Ленина видать?» – «Гораздо лучше, по пояс».

Баня напоминала римские термы; как известно, многие строители пытались воспроизводить сооружения знатных римлян, которые строили для себя и своих граждан бассейны-храмы. Возлежишь там в огромной ванне, закинув голову, и созерцаешь стены купальни, украшенные росписью и статуями, стены возносятся к облакам, и венчает их чудесный купол с круглым оконцем в небо. И всякий «придел» такого храма имеет свое назначение, свои ритуалы. Повсюду мраморные изваяния и благоговейная тишина – ну просто храм омовений.

У русских банные удовольствия не были связаны с изысканной архитектурой – дровяная нагретая избушка, славный веник, а зимой – ныряние после бани в сугроб или прорубь: вот и весь нехитрый культ, зато в сталинское время и в России завязались особые взаимоотношения бассейна и церкви. Одна из церквей в Риме построена по проекту Микеланджело на руинах терм, а в Ленинграде взяли – и устроили бассейн прямо в храме. На месте алтаря – вышки для выполнения прыжков. Коммунистический лозунг повесили там же, в алтаре (видела своими глазами в 1977 году!). Кстати будет упомянуть, что церковь, когда она была церковью, принадлежала лютеранской общине, немцам, которые со времен основания Петербурга проживали там. Пасторов, разумеется, расстреляли в тридцать седьмом или восьмом…

А на месте взорванного собора Христа Спасителя в Москве сначала хотели строить великую вавилонскую башню: Дворец Советов. Проект был внушительный, башня должна была иметь невиданную высоту в полкилометра, но – мало, мало! На вершину хотели взгромоздить статую Ленина, не к ночи будь помянут. И какую!!! Степень гигантомании у людей не всегда прямо пропорциональна их физическим недостаткам, но уж точно больному самолюбию. Если к Ленину приставили бы для сравнения статую Свободы, она дотянулась бы факелом только до того места, где ноги к туловищу прикрепляются, – вот каким огромным должен был предстать Ленин! Ничего, что в сырую погоду он отсиживался бы в облаках, зато в ясные дни являлся бы в полном великолепии. Так москвичи и определяли бы степень видимости: «Ну как там сегодня, Ленина видать?» – «Гораздо лучше, по пояс». Или: «Он сегодня безголовый, но, глядишь, завтра покажется – закат был ясным…»

Однако, согласно официальной версии, война помешала строительству, и огромный укрепленный котлован Дворца превратили в общественный бассейн под открытым небом. Морозными вечерами клубился и светился таинственно пар над огромной чашей в центре Москвы…

Но не складывается судьба бассейнов на месте храмов – только наоборот.

Программа знакомства с городом включала в себя поездку к сумасшедшему художнику. Он был знаменитостью местного значения. Солидный, статный мужчина в грязном спортивном костюме «адидас» проводил нас в свою мастерскую, тоже загаженную, но чрезвычайно живописную: с каждого угла, где притулился в груде непонятных вещей сломанный стул, с каждого подбитого кувшина, с каждой банки с кистями, с каждой тряпки, вымазанной маслом, можно было писать натюрморт. На шатком столике, на старинной керосинке, каких больше не встретишь, что-то вонючее пыхтело в эмалированной кастрюльке с черным кантиком…

Я проснулась в гостинице с единственной мечтой: о хрустящей булочке с сыром и вареньем с чашечкой горячего кофе – крепкого, черного… Я знала, что такие завтраки здесь не подаются, но воображение разыгралось и стенало. Кофе, кофе!

Картины художника были яркие и красочные, на огромных полотнах. Он ждал, что мы купим. Так и заглядывал всем вопросительно в глаза. На моих глазах он задержался и что-то смекнул. Я сразу поняла, что добром это не кончится.

Был у художника мужской зал, где демонстрировались картины с изображением обнаженной натуры. Женщины туда не допускались. Но, как переводчику, мне сделали исключение – и, увидев картины, я не могла не улыбнуться. Передо мною были те необыкновенно красивые казашки, которыми без запретов можно было любоваться в женский банный день. Правда, с полотен они глядели томно и дерзко, что, ясное дело, нравилось художнику, и волосы их на каждой картине были сплетены в мелкие косы, что тоже, очевидно, представляло для художника волнующий интерес.

Когда мы вернулись из «мужского зала» в грязную мастерскую, художник припер меня к стенке: «Ты совсем другая, нежели все женщины, которых я рисовал… Ты должна выпить лошадиный кумыс. Я тебя прошу!»

Ну, хорошо. У них так принято – угощать, и невежливо будет не принять угощения. Я сказала себе: «Кумыс – не баранина», и смело выпила кисленькую жидкость.

– А сейчас, – торжественно произнес художник, – ты должна съесть ЭТО (он простер палец в сторону керосинки с кастрюлькой), потом мы выйдем в степь, и я буду тебя писать!!!

Моя делегация никак не возвращалась от голых казашек, и я представила себе, что через пару минут мне придется кричать «Hilfe!». А художник извлекал вилочкой из эмалированной кастрюльки нечто коричневое, горяченькое, и глаза его, и так немного навыкате, выкатились совсем от возбуждения и от важности происходящего. ЭТО было причинным местом коня.

Упала ли в обморок, кричала ли «Hilfe», не помню – помню, что лучшую часть конины не попробовала и в степи не позировала.

А действительно – не упала ли я в обморок? А иначе как мне удалось бежать?

Наверное, контроль над ситуацией взяли в свои руки швейцарские специалисты.

Пространство выставки, на которой демонстрируется товар, – это такой ограниченный мирок, из которого есть выход в туалет, в буфет и, если повезет, – на международный уровень. День, проведенный в этом искусственно созданном пространстве, обычно заканчивается ужином в ресторане. Во время работы тебе все равно, как называется город, в котором ты сейчас находишься, он может как угодно называться. Только лишь оказавшись в ресторане, а тем более в гостинице, ты можешь обнаружить признаки столицы или их полное отсутствие. Если в ванной комнате так глупо прилажен душ, что шланг с трудом дотягивается до ниши, в которой моются, а переключатель воды расположен над раковиной (ты хочешь вымыть руки, а сверху-сбоку из душа на тебя внезапно обрушивается холодная вода, и это, конечно, после того, как сделан макияж и уложены волосы) – ты явно не в Москве. Ты вопишь и ругаешься, но когда из соседних номеров время от времени доносится точно такой же вопль и изрыгание проклятий – ты безжалостно хохочешь.

Но если твоя гостиница называется напрямую – «Шахтер», а ресторан, в котором ты засел вечером с коллегами, – «Уголь», то где же ты еще, как не в Донецке?

Донецк тряс кризис, зарплаты не было. Горняки бастовали. Правительство отреагировало выделением средств на «улучшение медицинского обслуживания шахтеров», поэтому мы там и оказались со своей выставкой, со своим оборудованием.