Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Пять тысяч километров и закон, воспрещающий американцу жениться на немке, разделяли их. Вглядываясь в ее черты, серьезные, как ее натура и вся ее нелегкая жизнь, он чувствовал боль, точно кто-то царапал ему сердце стальной иглой. Но вот под его пристальным взглядом снимок затуманился: Иоганна — его жена, она выходит на террасу и подсаживается к нему… Говорит только тихий вечер…

Перед ними еще вся жизнь… И у них родится сын…

Мать Стива — она вышла замуж семнадцати лет, и никто не признал бы в ней матери двадцатитрехлетнего сына — прошла мимо с полной тарелкой овощей и бросила ему на ходу:

— Этого нельзя запретить надолго.

Он все рассказал ей, только не об их расставанье.

В тишине послышалось кряканье. Стив поднял голову. Все двадцать четыре белые утки, громко гогоча, двигались вперевалку через луг, белоснежной вереницей выделяясь на темной зелени травы. Стив не раз задавался вопросом, почему утки с наступлением вечера вдруг в одну и ту же минуту поднимают крик и торопятся домой, в свой птичник. И словно эта мирная картона была достаточным основанием, чтобы написать Иоганне, он взял со стула пиджак и поднялся к себе наверх.

На чисто выбеленной стене висела его солдатская фуражка. Сам не зная зачем, он надел ее, точно хотел перешагнуть через пять тысяч миль, снова стать солдатом и увидеть Иоганну. Писать, однако, оказалось труднее, чем он думал. Он встал и, глядя в окно на волнистую равнину, плавно уходящую под гору к поблескивающему вдали Делавэру, погрузился в размышления. Ему так много нужно сказать Иоганне. Но с чего начать? Всего не напишешь. О том, как тяжело у него на душе и как он хочет, чтоб Иоганна была с ним, здесь… А дальше?.. Он спросит, как-то ей живется там, в недосягаемой дали… И о запрете напишет. Надо посоветоваться с мамой, нельзя ли все-таки что-нибудь сделать? Но ведь он знает, что сделать ничего нельзя. Ничего…

Растерянно смотрит он на белых уток, все еще стоящих перед птичником. С огромной силой нахлынули воспоминания. Перед ним возникло лицо Иоганны, когда он вошел, чтобы проститься. Он видел ее широко раскрытые глаза. И она решилась… Этого он никогда не забудет. А утром — прощание. Она держалась так мужественно. Так мужественно. Она сказала только: «Всего хорошего», а когда он оглянулся, подняла руку и потом еще раз подняла, но только чуть-чуть.

В дверь скребся Майкл, французский террьер. Стив впустил его, сел за стол и, положив перед собой чистый листок бумаги, сразу перенесся в сарайчик к Иоганне. Нет, он не сможет ей написать, если, не напишет всю правду.

«Дорогая Иоганна!

Так тяжело было сесть в поезд и уехать, а потом на пароходе — все дальше и дальше, — и вот я здесь, а тебя нет со мной. Я показал отцу твою карточку. Он сказал: «It's a fine girl!». [24] Славная девушка! (англ.). И мама тоже не против. Но не это главное, а то, как мне недостает тебя. Но все же сделать пока ничего нельзя, и ты знаешь почему. Мама говорит, что со временем все устроится. Здесь тебе было бы хорошо, и мы были бы счастливы. Было бы так, как должно быть. Забыть тебя я не могу. Придется ждать. Очень мне тяжело, потому что неизвестно, сколько это продлится. Если бы ты написала мне большое подробное письмо о том, что ты меня не забыла, мне было бы легче».

Он вывел из гаража машину и поехал в соседний городок, к дому на главной площади, где имелся почтовый ящик.

Страшась за Руфь, Иоганна тут же после разговора с нею на поляне под березами рассказала Мартину, в каком тяжелом состоянии ее подруга, и советовала быть поосторожнее. Руфь так прямо и сказала, что убежит и покончит с собой, если ей придется стать женой Мартина. С тех пор Мартин был начеку и вел себя так, как если бы питал к ней только дружеские чувства. Он по-прежнему работал в больнице. Главный врач, доктор Гросс, после упорной борьбы объявил, что, если Мартина уволят на том основании, что он приютил у себя Руфь Фрейденгейм, он, доктор Гросс, тоже уйдет из больницы. В Вюрцбурге не хватает врачей, и он не видит, кто бы мог заменить Мартина.

Руфь, Катарина и Уж, спрятавший в задний карман отвертку и складной метр, направлялись втроем к Иоганне. Ивовая листва, хоть она и стойкая и увядает последней, сильно пожелтела и уже густо усеяла траву. Стоял конец октября, и даже в ясную погоду солнце пригревало только в полдень. Ночи были холодные. Городские жители дрогли в своих подвалах.

Иоганна сидела на солнышке перед сарайчиком и чистила новые полуботинки капельками застывшего воска, которые еще оставались у нее от свечки Стива. Крем для обуви тоже был дефицитным товаром.

— А вы согрейте воск или даже растопите, дело лучше пойдет, — посоветовала Катарина. — Послюнить тоже хорошо. — Она улыбнулась, и на щеках у нее заиграли ямочки.

Прежде чем спуститься с Катариной к реке, Уж внимательно оглядел дверную раму, завешенную простыней. Руфь подсела к Иоганне.

— Что они там, примерзли, что ли? У нас и так времени в обрез, ведь мы хотим сегодня повесить дверь. Надо сперва мерку снять, а вдруг не подойдет.

Катарина пригорюнилась.

— Святители-угодники! Ну как же так? Забраться в беседку, снять дверь с петель и унести ее под самым носом у господина Шайбенкэза, да чтобы он нас не поймал!

— А думаешь, легко было стянуть у него комбинезон? Ведь он тут же сидел, у беседки, трубочку курил.

— Может, дверь ему самому понадобится, когда начнутся холода?

— Так он же не спит в беседке. Там и всего-то две стены осталось.

— Ушли! — обрадовалась Катарина. — Теперь можешь измерить.

Руфь и Иоганна скрылись в кустах. Разговор у них опять шел о Мартине. Чтобы испытать подругу, Иоганна рассказала ей наспех придуманную историю: будто у нее есть приятельница — прелесть что за девушка, — так вот она две недели пролежала в больнице и теперь без ума от Мартина. Но Руфь сказала спокойно:

— Хорошо бы у них что-нибудь получилось.

Уж наскоро обмерил дверной проем в Иоганнином сарайчике, вышину и ширину, а потом сложил свой метр и сунул в задний карман, как заправский плотник.

— Запомни: метр девяносто на восемьдесят. Если дверь Шайбенкэза слишком велика, придется ее обрезать.

Руфь и Иоганна прогуливались взад и вперед. Когда они опять подошли к сарайчику; Руфь спросила:

— Чему ты улыбаешься?

— У меня будет ребеночек.

— Правда? — Руфь крепко подхватила Иоганну под руку и после небольшой паузы сказала: — Вот и чудесно. Напиши ему об этом.

Иоганна покачала головой.

— Ни за что. — И вдруг у нее брызнули слезы. — Я слишком его люблю. — Она глубоко вздохнула. — Я была у доктора Гросса. Не могла понять, что со мной. И он осмотрел меня. — Она снова просияла. — Ах, Руфь, а вдруг будет девочка?

Перед сарайчиком они остановились, и Катарина, теперь полноправный член Тайного общества учеников Иисуса, не удержалась и все-таки сказала Иоганне: