Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Сейчас еще ладно. А что будет зимой? Святители-угодники! Ни горсточки угля. И даже двери нет. — И она бросилась догонять своего спутника, который уже шагал по направлению к городу.

Но вдруг они услышали крики Иоганны и помчались назад. Два парня из отряда Шарфа остановились перед подругами: тот, что выманил у слабоумной крестьянки гуся, и его приятель. Руфь как раз поднималась с земли, куда швырнул ее один из этих бездельников. Он снова кинулся на нее.

— Я тебе такое пропишу, что ты рада будешь вернуться в свой бордель.

Уж был не из тех, кто стоит и смотрит на чужую беду. Хоть его и колотила нервная дрожь, он слепо, не рассуждая, ринулся в неравную борьбу. Противник кулаком сбил его с ног. Катарина отчаянно взвизгнула.

По тропинке приближался американский солдат. Оба молодчика пустились наутек и затерялись в кустах. Солдат посмотрел им вслед, потом неуверенно оглянулся на Руфь и Иоганну. Он вытащил из кармана письмо Стива, ибо Стив не решился писать по такому сомнительному адресу, как Ивовая пустошь, Сарайчик для коз, — и на ломаном немецком языке спросил Руфь, не она ли Иоганна.

Уж искоса поглядывал на Катарину, он уже не первый раз в ее присутствии терпел поражение. Они поспешили в город. Солдат заговорил с Руфью. Иоганна, опустившись на железную кровать, читала письмо Стива. Она перечитывала его снова и снова, из глаз ее неудержимо катились слезы, и плечи сотрясались от рыданий.

Молодчики из отряда Шарфа уселись на берегу. Они говорили о Петре: только он и мог предать Шарфа и Зика.

— Фрау Розенкранц — это новая хозяйка «Золотого якоря» — ушла на кухню свесить гуся, а я ждал ее в зале, у окна, и видел, как Шарф, Зик и Оскар сели в лодку. Петр тоже смотрел на них. Кроме него, там никого не было. На реке никто, конечно, не мог их видеть. Было уже совсем темно, да и в газете про это ничего не пишут. Значит, он выдал, больше некому.

— Возможно, — отвечал другой. — Но надо же быть такими ослами. Я бы на их месте ни за что не сел в лодку при постороннем, хотя бы он сто раз был членом нашего отряда. Сам Шарф прочел нам когда-то целую лекцию. И уж если придется вывести в расход этого щенка, нужно все сделать так, что комар носа не подточит, чтоб это был настоящий, стопроцентный несчастный случай. Я не согласен просидеть из-за него всю жизнь в каталажке. Надо хорошенько все обдумать.

Катарина, увидев шагов за сто достойную пару, потащила Ужа за кусты и, щадя его самолюбие, шепнула:

— У нас с тобой нет времени с ними связываться.

Уж для видимости рвался в бой, но она не отпускала его, улыбаясь в душе, как женщина, которая не хочет показать мужу свое превосходство.

Оба поспешили к оптику Шайбенкэзу. Его домишко стоял на Театерштрассе, сильно пострадавшей от бомбежки. За домом был небольшой сад, обнесенный кирпичной оградой и выходивший в тупик.

Учитель начальной школы Шарф сидел на отделанном под бронзу стульчике у прилавка. Он привел с собой приятеля, профессора Габерлейна. Оптик сказал:

— Сожалею, господин профессор! Оправу я на худой конец могу запаять, а новых стекол у меня нет. Ну, и что же дальше? — обратился он к учителю, по-видимому, крайне заинтересованный его рассказом.

— Как я уже говорил, сын вернулся домой мокрый, хоть выжми, и рассказал мне, как все произошло. Они хотели поменяться местами, и Оскар упал в воду. Ведь это не лодка, а скорлупка! Сын тут же нырнул за ним. Но было темно, где уж там его найти. А теперь из этого хотят состряпать дело чуть ли не об убийстве. Какие же тут могут быть основания? Кошмар какой-то!

Удостоверившись, что в лавку вошел еще один покупатель, Уж и Катарина обежали квартал кругом. Уж забрался в сад, а Катарина осталась караулить, сидя верхом на островерхой, крытой черепицей ограде. Вытащив из шарниров все восемь винтов, Уж подал дверь на стену ограды, а Катарина спустила ее на землю и сама спрыгнула следом. Взявшись с обеих сторон, они понесли дверь через весь город, словно носилки. Так они дошли до выгона. Уж крадучись пробрался к сарайчику. Кругом не было ни души.

Иоганна пошла проводить Руфь. Подруги сидели на поляне за сторожкой, и Руфь показывала Иоганне свои рисунки.

Мартин обнаружил в больнице залежи бумаги; на каждом листе размером пятьдесят на пятьдесят сантиметров была вычерчена температурная кривая какого-нибудь давно почившего больного — извилистый путь его страданий, приведший к смерти. На оборотах этих листов Руфь рисовала свои брызжущие жизнью пейзажи.

Руфь и до Аушвица не была начинающей дилетанткой, а теперь она как-то сразу выросла и созрела. Перенесенные испытания и природный талант научили ее с помощью пера и туши передавать на бумаге все, что она видела. и чувствовала. Ее рисунки, изображавшие сокровенную жизнь леса — без неба и больших горизонтов, были написаны уверенной рукой, которая и отдельным деталям умела придать живописность и силу.

Иоганна перевернула последний пейзаж и вдруг увидела Аушвиц — брошенные как попало, вповалку голые трупы, удушенные газом, иссохшие, как скелеты, тела, провалы черных открытых ртов — и сказала:

— Вот что мы сделали! Это самое.

В папке было много таких листов, и Иоганна заставила себя пересмотреть их все до одного. Эти рисунки, говорившие о немыслимом поругании человека, обличали перед миром весь немецкий народ и пригвождали его к позорному столбу.

— Я это видела каждый день, — сказала Руфь. Она смотрела на подругу спокойно, словно эти ужасы и отдаленно ее не коснулись. Это были всего лишь зарисовки.

И вдруг она вскрикнула:

— Не надо! Не смотри!

Но Иоганна, оцепенев от ужаса, уставилась на новый лист. Голый мужчина в съехавшей набекрень солдатской фуражке, оскалив зубы в ухмылке, тянулся к обнаженному телу Руфи, распростертому на кровати в публичном доме. Она лежала с мертвым лицом.

— Руфь, о боже, какой ужас! Ах, Руфь!

— Отдай мне эту гадость! Я рисую это для того… чтобы… я сама не знаю для чего… — Она положила папку на траву возле себя. Обе молчали.

Было пять часов. Ночное дежурство у Мартина начиналось в восемь, и он отсыпался. Он не знал, что Руфь дома. Босой, в одних пижамных штанах, он вышел, собираясь умыться под краном. Его юное тело сверкало белизной, как у мальчика.

Увидев его, Руфь вскрикнула: «Вон! Вон!» Ее лицо исказила гримаса ужаса и отвращения. И вдруг колени ее подогнулись, как будто кто-то вышиб костыли, служившие ей опорой, — и она рухнула навзничь. Она каталась по земле, судорожно била ногами и кричала во всю силу своих легких, пока крик не оборвался на тонком визге. Иоганна подняла ее и привлекла к себе. Она крепко обняла и ласкала подругу, а та рыдала и всхлипывала, как малый ребенок. Мартин убежал в сторожку. Припадок постепенно стихал, и Руфь уже вопросительно оглядывалась, словно старалась вспомнить, почему она упала.