Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Он опорожнил четвертый стакан и с пятым в руке двинулся через всю комнату к Томасу; улыбаясь собранными сердечком губами, он высылал впереди себя чувства и взгляды, которые должны были обеспечить ему любезный прием.

— Позвольте представиться, Гуф, Генрих-Христиан Гуф. — Не дожидаясь приглашения, он подсел, облокотился о стол и, поддерживая голову большим пальцем оттопыренной руки, снизу вверх взглянул на Томаса, будто много лет уже был знаком с ним и беседует не один час.

— Скажите, дорогой Томас, чем, как не нелепейшим стечением обстоятельств, можно объяснить то, что среди моих предков оказался злой гений?

Произошла поистине космическая ошибка в смешении чувств, и я — я ее результат. — Он развел руками и с усмешкой добавил: — Я пропащий человек. Ношу этого субъекта в крови и не могу от него избавиться… Чтоб его черт побрал! За ваше здоровье!

Господину Гуфу было тридцать пять лет; бритый, тщательно причесанный и одетый, несмотря на всю необычайность поведения, он говорил с подчеркнутой учтивостью.

Захваченный врасплох и смущенный Томас, раздираемый противоречивыми чувствами неприязни и невольной симпатии, не мог выдавить из себя ни слова. Но господин Гуф этого не ждал и не желал вовсе. Он говорил один. Ему нужны были слушатели.

— Неразрешимая загадка природы, что я вообще получил диплом. Быть может — как вы думаете, дорогой Томас, — быть может, боги подмигнули моим экзаменаторам?

Тут он обернулся — студенты громко хохотали.

— Смейтесь! Смейтесь! — Он улыбнулся и крикнул: — Ради вас, молодые люди, боги не станут утруждать себя. Вот она в чем величайшая разница.

Доктор Гуф поднялся и направился к студентам, он шел с улыбкой превосходства, однако что-то вынуждало его искать их общества. Он уже занес руку, чтобы положить ее на плечо одному из студентов. Но тот вскочил.

Будто попугай прокричал — и в руках господина Гуфа оказалась визитная карточка.

Комкая карточку, он долго молча качал головой, потом дернул подбородком, словно собираясь икнуть, но, так и не икнув, с величественным жестом произнес:

— Гомер и Сервантес, Данте, Шекспир и Гете создали бессмертные творения. Неужели же, братья мои, все это было напрасно? Ваше здоровье! — И пошел обратно к Томасу. Визитная карточка студента валялась на полу.

— Вам не следует столько пить.

— Не поучайте, Томас, не поучайте. Ваше здоровье!.. Симпатичен ли я тебе, юный брат мой? Да, я вижу это по твоим глазам.

Перед столом судорожно вытянулся торс в студенческом мундире, щелкнули каблуки, и снова прокричал попугай. Вслед за тем студент схватил стакан и выплеснул его господину Гуфу в лицо.

— Что вы делаете? Это же мерзко! Дуралей! — Томас, побелев от гнева, вскочил из-за стола и невольно стал в позицию для бокса.

Прижав подбородок к груди, господин Гуф прикладывал платок из тончайшего батиста к лицу и костюму и беззвучно смеялся куда-то в пространство и про себя, смеялся, словно только что услышал остроумнейший анекдот. Но глаза его были влажны и лицо подергивалось.

Прошлым летом Теобальд Клеттерер купил по случаю на слом небольшой домишко и из кирпича, черепицы, половиц, окон и дверей удлинил свой одноэтажный, и так уже вытянутый в длину домик еще на двенадцать метров. Пристройка предназначалась для Томаса и его будущей супруги.

Когда Ханна после обеда заглянула в сад к Клеттерерам, Томас в белых трусах и боксерских перчатках стоял в одной из комнат этой пристройки, где вместо мебели свешивался с потолка мешок с песком.

Она уселась снаружи на низкий подоконник.

— Добрый день… Так как же?

Напрягши мускулы, Томас продолжал приплясывать на носках вокруг мешка с песком, нанося удар за ударом, как будто от этого зависела его жизнь.

— Ну, хватит с тебя! Пошли гулять.

Однако и тут он ничего не ответил. Спина и плечи были у него хорошо развиты, ноги тоже, а вот предплечья несколько жидковаты.

Ханна устроилась поудобнее: оперлась спиной об оконную раму, поставила ножки на подоконник и обхватила руками коленки.

— Ты что же, не слышишь, что я тебе говорю?

— Не урони часы!

Часы лежали на подоконнике.

— Удивительно, как это ты вообще меня заметил!

Тут на дорожке показалась фрау Клеттерер с двумя студентами.

— Томас, к тебе пришли.

Они явились с вызовом от студента, которому Томас сказал: «Что вы делаете? Это же мерзко! Дуралей!» Первому секунданту, известному бретеру, уже перевалило за тридцать, и он имел мало шансов кончить курс. Товарищи по корпорации боялись и терпели его потому, что он славился как непревзойденный собутыльник, прекрасный стрелок и фехтовальщик, хорошо боксировал, и в трудную минуту можно было смело положиться на силу его кулаков.

Второй, совсем еще юный, бедно одетый студентик с землистым цветом лица, сын вдовы, которая ради него отказывала себе во всем, выставил острый носик и замер в этой позе, как загипнотизированная курица.

Томас подошел к окну. Из-за коленок Ханны студентам виден был только его обнаженный торс.

— К сожалению, я очень занят, господа. С пяти до десяти утра работаю в саду. Вожусь с паровым отоплением! Я, видите ли, затеял провести паровое отопление. Потом лекции! Хочешь не хочешь, а надо ходить.

Ханна переводила взгляд с Томаса на секундантов и обратно, как посторонний человек, который оказался здесь случайно, не принимает ничью сторону и смотрит на все это, как на веселую шутку.

— Кроме того, я сейчас штудирую чрезвычайно поучительный труд «Вытеснение Англии с мирового рынка», — продолжал Томас непринужденно, словно это был единственно возможный ответ на вызов, но в глазах его светилась издевка.

Он с грустью выставил вперед руку в боксерской перчатке и насмешливо добавил:

— Вот и эту, видите ли, мировую экономическую проблему должен в наше время досконально изучить будущий политэконом. А потому, сами понимаете, у меня просто нет времени дать продырявить себе легкие и потом полтора месяца валяться в больнице.

Студенты поняли лишь одно, что Томас вызова не принял. Дуэлянт молча повернулся на каблуках. Сын вдовы последовал за ним, как пес на сворке.

Томас в последний раз наподдал мешок с песком и, прихватив купальный халат, пошел к колодцу обливаться, потом, даже не взглянув на Ханну, поднялся к себе в комнату и несколько минут спустя с клеенчатыми тетрадками под мышкой вышел из дому.

Размышляя, следует ли ему поговорить с доктором Гуфом о Ханне, поднимался он по главной улице. И вдруг получил такой страшный удар по левой скуле, что глаз у него закрылся и он не устоял на ногах.

Первое, что он увидел, было пять красных студенческих шапочек и пять жестких, как маски, лиц, которые словно повисли над ним в воздухе. Лишь немного погодя узнал он знаменитого бретера, который уже становился в позицию, готовясь к боксу.