Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Вы правы.

Ему не хотелось доказывать свою правоту, ему ничего не хотелось.

Со Стеклянным Глазом он мог часами болтать на любую тему, какую бы тот ни затронул. Казалось, говорила его тень. Стеклянный Глаз, начав: «А думал ли ты когда-нибудь…», мог беспрепятственно докончить свой вопрос. Тень давала логичный и исчерпывающий ответ.

«Конец ему», — решил Стеклянный Глаз, с тоской вспоминая о тех временах, когда секретарь обрывал его витиеватые разглагольствования.

«Завыл бы он, что ли, завыл бы, как цепной пес! Может, ему бы и полегчало».

Но Стеклянный Глаз никак не мог встряхнуть секретаря. Даже воспоминания о чудесном морском путешествии и о доме без потолков не находили отклика.

Тень говорила:

— Это было двадцать лет назад.

Они добрались до долины Майна, до своей родины — суровой и прекрасной одновременно. Солнце уже скрылось за холмами. Но красный отблеск заката еще лежал на виноградниках, сбегавших по холмам к реке из чистого золота.

Стеклянный Глаз сделал последнюю попытку: портной-то, портной ведь остался в Южной Америке.

— Поплачь, поплачь, — сказала тень Стеклянному Глазу, у которого и без того слезы так и лились.

Молча брели они вдоль берега, погруженного в темно-зеленую тишину. Какой-то плот плыл в том же направлении. Над костром поднимался синий флаг дыма. Жена плотовщика, который стоял у руля, варила ужин. Маленький белый шпиц метался по краю плота, лая на двух бродяг.

Они прошли ворота высокой квадратной башни. Перед ними лежала ухабистая, плохо мощеная улица с древними домишками. В конце ее возвышалась круглая башня, здесь городок кончался. От башни до башни посередине улицы дымилась полоска коровьего навоза.

Обойщик еще работал возле своей мастерской. На матраце лежал багровый отблеск заката. У домишек сидели старики, покуривая трубки. Дети играли подле их ног кусками сухого навоза. Священник в длинной сутане прошел мимо, старики приподнимались, приветствуя его. К церковной стене прислонился какой-то парень и наигрывал на скрипке.

И вот в городке. появились два инородных тела.

Молоденькие девушки, гулявшие под руки во всю ширину улицы, посторонились, хихикая, а потом опять заняли всю ее ширину, не расцепляя рук, словно соединенные переполняющим их ожиданием.

«Под руки! Как те девушки на палубе!» — подумал Стеклянный Глаз.

Они прошли ворота круглой башни и увидели восемьдесят одинаковых неоштукатуренных кирпичных домов, рабочий квартал, отделенный только лужайкой и целым столетием от старинного городка. Сталелитейный завод уже много лет бездействовал.

На мутных окнах трактира, в котором они когда-то проели выручку за пальто секретаря, были наклеены объявления: «Продается». Хозяин, который тогда уже стоял на краю банкротства и мрачно рассмеялся над фразой: «Я знаю только, как нам этих денег не добыть», повесился в своем прохладном пустом подвале.

На площади перед трактиром сидели безработные, задумчиво уставившись на облезлый газон, в середине которого стоял памятник героям войны. Другие, уже окаменев в безразличии, походили всем своим обликом и выражением лиц на девушку из Гамбурга. Среди них были двадцатилетние, которые никогда еще в жизни не работали. Молодежь подрастала безразличной ко всему.

— «Пошлите мне открытку оттуда, может и я приеду», — крикнул он нам из окна. Помнишь?.. Мы так и не написали ему.

— Подумаешь!

Они улеглись спать в сосновом бору под уступом мшистой скалы. Спешащий куда-то форелевый ручей пел свою монотонную мелодию.

Стемнело сразу, и они внезапно перестали различать друг друга. Ни одна иголочка в бору не шелохнулась. Тишину нарушил крик какого-то зверя. Вершины и стволы деревьев задрожали под первым порывом теплого ветра. Но шум сразу затих. Зверь продолжал кричать.

Несколько секунд под голубым светом магния стволы не отбрасывали тени. Ярко освещенная скала, у которой они лежали, задрожала от первого удара грома, за ним раздался второй и третий, раскаты так быстро следовали один за другим, что все звуки слились в общий рев небес, и стволы сосен склонились под неожиданно свирепым напором воздуха. Потоки воды хлынули сквозь хвойную крышу.

При свете молнии они заметили, как треснул ствол одной сосны, а при следующей вспышке увидели, как медленно начала клониться вершина. Треск и грохот падения были заглушены громовыми раскатами. Только слабый жалкий хруст раздался невдалеке, как будто сломалась спичка.

Во внезапно наступившей тишине лес словно оцепенел, пока стихии собирали силы для нового натиска. А стволы, казалось, жались друг к другу, готовясь дать им отпор.

Молния и гром разорвали это напряжение, и потоки воды вновь хлынули на исхлестанный бурей лес, обвитый огненными змеями.

И вдруг мшистый ковер стал ядовито-зеленым, как крашеная искусственная шерсть, земля затряслась от страшного грохота. Два зверя под выступом скалы прижались друг к другу. Во мраке, наступившем столь внезапно, что глаза их еще видели ядовито-зеленую молнию, хотя она уже погасла, секретарь понял, что умирать ему не хочется, и сердце его замерло.

На этот раз удар грома последовал только через несколько секунд после вспышки молнии и успокоительным аккордом прокатился по вершинам. Потоки воды иссякли столь неожиданно, словно небо втянуло назад уже ниспосланные вниз струи. Мрак рассеивался. И будто вслед за чьим-то «ах» наступила глубокая тишина, в которой снова зазвучала монотонная мелодия форелевого ручья.

Они спали до восхода солнца.

Стеклянный Глаз хотел обойти развалины замка, где он нашел Барашка.

— Но придется сделать крюк…

— Как хочешь! — Секретарь, наконец-то растроганный, отвернулся, усмехнувшись. «Да, да, тяжело возвращаться той же дорогой, много тяжелее, чем идти вперед».

День, свежий после ночной грозы, был прекрасен. Они разложили свои лохмотья на солнце и легли рядом. Над ними высоко в небе кружила цапля. Взмахнув крыльями, она описала еще один круг и исчезла, неподвижно паря в голубой дали, словно небесный конькобежец. Ручей тихо журчал. На другой стороне человек удил, одновременно читая газету.

Стеклянный Глаз приподнялся. Везде, где на нем раньше было мясо и мускулы, теперь остались только кожа да кости. Он сосал стебелек травы.

«Нечего больше раздумывать», — решил секретарь, который лежал и разглядывал изогнутый позвоночник Стеклянного Глаза, выступавший от шеи до копчика на целый сантиметр.

— Кажется, брюки высохли.

— Надеюсь, они не развалятся, когда ты станешь их натягивать.

— Нет, нет, я осторожно.

— Ну, тогда я спокоен.

Стеклянный Глаз надел брюки. От лодыжки до колена, там, где они были подвернуты, черный цвет сохранился, выше они выцвели и посерели.