Николай Коняев - Пригород

— Странная женщина… — сказал Яков Феликсович, перехватывая ее взгляд.

— Не странная, а притворяется… — сердито фыркнула тетя Рита. — С богом притворяется, с болезнью своей тоже. Всю жизнь, сколько ее знаю, ходит плачется.

— Ну что ты, Рита… — укоризненно сказала Матрена Филипповна. — Как же это она с болезнью притворяется? Я сама видела, как она уколы себе делает.

Но мягким, мягким был сегодня у Матрены Филипповны голос, потому и не испугал он тетю Риту.

— И с уколами тоже притворяется, — заупрямилась она. — Так и живет на одном притворстве.

Матрена Филипповна вздохнула.

— Кто знает, кто знает… — загадочно проговорил Яков Ферапонтович и, погладив газетку, торчащую из кармана, пошел домой.

— Сыновья у нее хорошие… — сказал уже с крыльца.

— Оба уголовники! — коротко ответила на это осмелевшая тетя Рита. — Обоих в тюрьму посадят.

— Кто знает… — повторил Яков Филаретович и тихонько прикрыл за собой дверь.

У себя в комнате он достал из серванта чистую бумагу и сел к столу.

«Уважаемые партийные руководители!» — аккуратно вывел он на листе и задумался.

Конечно же, его, как рядового советского служащего, не мог не возмутить факт пропаганды на страницах газеты матерого преступника и рецидивиста Могилина.

«Наставник… У него учится молодежь…» — переписал Яков Филимонович из газеты особенно возмутившие его слова и, поправив круглые очки, дописал: «Чему он может научить молодежь? Пить водку? Убивать? Ботать по фене?»

Откинувшись на спинку стула, он прочитал всю фразу целиком и, поморщившись, вычеркнул «ботать», заменил словом «разговаривать».

Долго не гас в этот вечер свет в окне Якова Фомича. И Марусин, дописывающий статью «Запрессованный Пушкин», слышал, как ругалась наверху тетя Рита.

— Лев Толстой! — кричала она. — Сергей Есенин! Ты долго еще будешь свет жечь, мошенник?!

Потом стало тихо. Видимо, так со светом и заснула тетя Рита, и Яков Фролович спокойно мог работать над своей анонимкой. От имени группы рабочих и служащих бил он во все колокола, разоблачая зарвавшегося бандита.

Статью «Запрессованный Пушкин» Марусин написал, вернувшись со склада макулатуры. Через день сдал ее в секретариат и позабыл про нее. Тем более что привалило много срочной работы: надвигалось трехсотлетие парка.

Марусин с первых дней своей работы сошелся с местными старичками, копавшимися в архивах, и, конечно, немало сил положил на то, чтобы трехсотлетие парка не прошло незамеченным. Кампания эта началась несколько месяцев назад, когда Марусин подготовил целый цикл краеведческих статей об основании парка.

Трудно было предположить, что они заинтересуют кого-либо, но вот — заинтересовали. Первым ухватился за идею Дворец культуры. Там решили организовать — заправлял всем этим делом режиссер Народного театра — театрализованное представление. А поскольку Дворцу культуры не под силу было поднять такое дело, режиссер Народного театра — очень молодой и пробивной парень — подключил к трехсотлетию райком комсомола. Там идея понравилась, и вот она вернулась к Марусину уже в виде указания редактора шире освещать подготовку к народному гулянию в честь юбилея парка.

Марусин писал. Писал о Народном театре, писал о комсомольцах-швейниках, которые решили сшить мундиры солдат Преображенского полка на своей фабрике, писал — и это было особенно интересно ему — о том, как парк выглядел триста лет назад.

Вот и сегодня, как только он пришел в редакцию, сразу сел за статью.

«Парк в строгом смысле этого слова — закрепленная гармония. Возникая на стыке разнородных пространств, он целостен и зимой, и осенью, и летом. Парк — осуществление невозможного. Дело не только в сложности размещения ландшафтной композиции во временах года, хотя безумно сложно подобрать породы деревьев так, чтобы цветовая гамма, изменяясь во временах года, тем не менее оставалась целостной, — писал он, словно кто-то диктовал ему эту статью. — Парк нечто большее. Это — осуществление невозможного. Деформируя время, парк оказывается неподвластным его обычным законам — расцвету, старению, смерти…»

Марусин поморщил нос, перечитывая абзац. Мысль понравилась ему, и он снова склонился над бумагой.

«Парк мыслит… — открывая следующий абзац, записал он. — Мыслит преображенными душами людей».

— А вот и он! — раздался над его головой голос. — Вот он — наш именинник!

С трудом оторвался Марусин от работы. Возле его стола стояли Угрюмов и Бонапарт Яковлевич Кукушкин.

— Я пришел поздравить тебя! — одаряя Марусина улыбкой американского миллионера, торжественно сказал Бонапарт Яковлевич. — Поздравить с достойным материалом.

И он протянул Марусину руку.

— Молодец! — сказал он. — Написано по-настоящему, по-журналистски. Броско. Лаконично. Смело. Поставлена проблема. Читается с интересом. Поздравляю. Прекрасный материал.

— Какой материал-то? — краснея от этой, заставшей его врасплох, похвалы спросил Марусин.

— Он забыл! — Бонапарт Яковлевич обернулся к Угрюмову. — Как можно забыть такой прекрасный материал! Я до самой пенсии буду помнить, что в нашей газете появился материал «Запрессованный Пушкин».

— А! — сказал Марусин и сразу как-то несолидно, по-детски обрадовался.

— Очень приятно, — смущаясь еще сильнее, проговорил он. — Очень приятно, что тебе понравилось, Бронислав.

— Мне он понравился! — торжественно повторил Бонапарт Яковлевич. — И написано хорошо. Во всем тексте я исправил всего одну фразу. Догадываешься — какую?

— Н-нет… — запнувшись, ответил Марусин.

— Ты написал: «Я перелистываю страницы старой книги». А я… — Бонапарт Яковлевич усмехнулся, — я поправил так: «Я перелистываю старую книгу». Чувствуешь, в чем заключалась ошибка?

— Н-нет…

— А она есть, — Бонапарт Яковлевич поднял вверх палец, и снова лицо его осветилось улыбкой. — Исчезло масло масляное. «Перелистывать» — от слова «лист». А «лист» и «страница» почти одно и то же. Теперь понимаешь?

— Понимаю… — сконфуженно пробормотал Марусин. — Действительно, вроде бы тавтология получается… Хотя…

Он запнулся, не зная, говорить ли ему, что и у Пушкина встречал он «перелистывать страницы»…

— Но это мелочи! — Кукушкин снова пожал Марусину руку и направился к двери. Уже из дверей обернулся и еще раз одарил его ослепительной улыбкой.

— Ну и ну! — проговорил Угрюмов, покрутив головой. — Вот это я понимаю: сти-лист! Однако… — он повернулся к Марусину. — Однако, поздравляю. Бонапарт Яковлевич хвалит редко, но всегда по делу. От всей души поздравляю с успехом! В субботнем номере пойдет материал. Поздравляю.

— Спасибо! — сказал Марусин и хотел еще сказать что-то, но загремела электричка, и слова его пропали в обрушившемся — окно было открыто — грохоте.