Николай Коняев - Пригород

На скамеечке под липами сидел Яков Геннадьевич Кукушкин со своей — теперь уже Кукушкиной! — невесткой Леночкой.

Он курил папироску и время от времени добродушно поглядывал на грузовики, а Леночка что-то говорила ему и плакала, вытирая слезы кружевным платочком.

Смерть тети Нины все перевернула на старой даче. Если раньше главным человеком в доме была Матрена Филипповна и весь сложный уклад жизни зависел только от ее настроения, то в последние дни робкая и незаметная жиличка сверху, которую даже сыновья не принимали всерьез, оттеснила Матрену Филипповну в ее комнаты, и — впервые! — Матрена Филипповна торопливо пробегала к себе, чтобы, плотно прикрыв двери, скрыться от запаха воска и еловых веток, от грохота молотков.

Несколько раз за эти дни Матрена Филипповна издали видела Ваську-каторжника, но не решилась даже окликнуть его. Хмурый и злой был Васька.

И эта нерешительность тоже была новым для Матрены Филипповны ощущением. Ей делалось страшно. Целыми вечерами неподвижно сидела она в своих комнатах и боялась… И, поднимая к зеркалу глаза, с ужасом замечала, как стремительно стареет она.

В доме же безраздельно властвовала покойная тетя Нина. Это ради нее, такой незаметной и робкой при жизни, с утра до вечера стучали молотки, ревели во дворе грузовики, шастали взад и вперед какие-то серые, жуликоватого вида, люди. Ради нее привезли роскошный дубовый гроб, ради нее сгрузили во дворе огромный кусок мрамора и возле него с рассвета до теменок работали бородатые скульпторы.

Через два дня проступили из бесформенной глыбы очертания людей. Над женщиной, лежащей на земле, скорбно склонился мужчина.

— Если меня изобразите… — сказал Васька глухо. — Озолочу.

— Изобразим, хозяин, — не вынимая изо рта сигареты, ответил главный бородач. — Будь спокоен.

— Чтоб сходство было… — уточнил Васька.

— Будет, — заверил его бородач. — Будут деньги, будет и сходство. Если хошь, мы и татуировку изобразим.

— Три тыщи накину! — тяжело ступая, Васька побрел к дому.

Бородачи переглянулись. Выплюнули сигареты, и снова застучали их молотки, не давая покоя жителям соседних домов.

И хотя ничего еще, собственно говоря, не произошло, но во всех этих приготовлениях чувствовался такой размах, такая широкость, что все соседи Могилиных как-то притихли, сжались в ожидании страшных и необыкновенных событий.

Яков Бонифатьевич, оберегая свои нервы, перебрался на эти дни к сыну, а его жена, тетя Рита, вспомнила вдруг, что Нина Могилина была ее лучшей подружкой, и теперь ходила по соседним домам, рассказывая об этом.

Проснувшись во вторник, Леночка чуть приподнялась в постели и, опершись на локоть, долго разглядывала спящего рядом мужа.

Свекра уже не было в квартире. Леночка сквозь сон слышала, как уходил он на работу.

Леночка вздохнула. Черты лица Бонапарта Яковлевича во сне были еще безукоризненнее, еще правильнее… Прямой, точно выточенный нос, ровные, словно проведенные циркулем полукружья бровей, маленькие, плотно сжатые губы. И даже во сне исходило от Бонапарта Яковлевича ощущение аккуратности и порядочности. Но странно. Хотя черты лица и были по отдельности красивы, хотя и исходило от его лица ощущение порядочности и аккуратности, все равно лицо как бы разваливалось, было в нем что-то отталкивающее.

Испугавшись, Леночка тронула мужа за плечо, и тот сразу, словно он и не спал, открыл глаза.

— Проснулась? — спросил он.

— Проснулась… — ответила Леночка. — А зачем ты вчера к папе ходил?

Бонапарт Яковлевич внимательно посмотрел на нее и сел в кровати.

— Неприятности у нас… — немного погодя сказал он. — Хорошего парня с работы выгнали.

— За что?

— А! — Бонапарт Яковлевич поморщился. — Вторая серия истории о наставниках началась. Только теперь место действия — редакция.

— А обо мне? — Леночка тщательно расправляла складки рубашки, и казалось, что целиком занята этим делом и спрашивает просто так. — Обо мне папа говорил что-нибудь?

— Не помню… — простодушно зевнув, отвечал Бонапарт Яковлевич. — Тут уже не в тебе дело. Сегодня на бюро райкома партии будут обсуждать статью Марусина. Это его уволили из редакции.

— Не помнишь?! — глаза у Леночки расширились, словно от ужаса. — Как это ты не помнишь?

— Не помню… — Бонапарт Яковлевич уже вполне проснулся, и лицо его стало холодным и непроницаемым, как на службе. — Да и что ты беспокоишься? Тебе же это ничем не грозит. Ну, в худшем случае объявят выговор, и все.

— И все?! — Леночка смотрела на Бонапарта Яковлевича так, как будто впервые видела его. — Мне же в аппарат осенью переходить!

— Перейдешь через год… — Бонапарт Яковлевич пожал плечами и встал.

— А я не хочу! — закричала Леночка. — Не хочу через год! Я сейчас хочу! Понимаешь, сейчас!

— Не понимаю… — Бонапарт Яковлевич взял одежду и скрылся в ванной комнате. — Раньше нужно было думать!

Донесся шум воды и снова голос Бонапарта Яковлевича:

— Неужели ты такая эгоистка, а?

Леночка спрыгнула с кровати и, подбежав к ванной, дернула дверь, но дверь была закрыта изнутри.

— Неправда! — закричала она. — Ты неправду говоришь! Я хочу, хочу, чтобы мне было хорошо, но и чтобы всем хорошо было, тоже хочу! А ты! — она повысила голос, чтобы прорваться сквозь шум льющейся воды. — Ты…

И она изо всей силы забарабанила в дверь кулаком.

Дверь распахнулась.

Одетый и причесанный, на пороге стоял Бонапарт Яковлевич и холодно смотрел на нее.

— Ты все сказала? — спросил он.

— Все… — сникая, прошептала Леночка.

— Вот и отлично… — Бонапарт Яковлевич наклонился и поцеловал Леночку в щеку. — А теперь будь умницей. Собирайся. Уже на работу пора.

И, отстранив жену, прошел на кухню.

Бонапарт Яковлевич был известен в городе как человек удивительной порядочности. Порядочным человеком он стал давно. Еще в детстве, которое проходило в чаду и скандалах коммунальной кухни, понял он, что проще всего в наше время быть порядочным и принципиальным человеком, только нужно уметь проявлять свою принципиальность и порядочность тогда, когда это нужно тебе. Первые плоды своей порядочности Бонапарт Яковлевич пожал еще в школе, когда три месяца подряд принципиально не разговаривал с матерью, наблюдая, как сохнет и бледнеет она с каждым днем. И дальше — всю жизнь — принципиальность и порядочность верно служили ему. Порою он даже сам удивлялся своей порядочности. Вот и теперь. Конечно же, прочитав статью Марусина, он сразу понял, какими неприятностями для жены грозит она, но порядочность требовала, чтобы он немедленно отнес ее редактору, и так Бонапарт Яковлевич и поступил. А когда взбешенный Борис Константинович набросился на Марусина, Бонапарт Яковлевич — единственный из сотрудников — пытался защитить молодого журналиста.