Николай Коняев - Пригород

Заступничество, правда, не помогло Марусину. Буквально через полчаса после летучки редактор подписал приказ о его увольнении, но это не важно. Важен факт, что Кукушкин заступался за него. И теперь Бонапарт Яковлевич мог бы успокоиться, но нет… Взял статью и, не колеблясь, вошел в кабинет своего тестя.

— Что это? — удивленно спросил тот, подняв на Кукушкина строгие глаза.

Бонапарт Яковлевич не смутился.

Он знал, что Кандаков без восторга отнесся к замужеству дочери, — он планировал в женихи Лены сына своего приятеля по преферансу Прохорова.

Все это Бонапарт Яковлевич знал и тем не менее спокойно встретил недоуменный взгляд Кандакова.

— На свадьбе… — произнес Бонапарт Яковлевич и внутренне усмехнулся, замечая, как построжел, отчужденно выпрямился при этих словах его недалекий, неумный тесть, который больше самого себя любил свою должность. — На свадьбе, — повторил Бонапарт Яковлевич, — как вы помните, был весьма неприятный инцидент. Помните фотографа?

— Да, помню, — сухо ответил Кандаков. — Однако в чем же дело?

— Дело, э-э-э, несколько, э-э-э, деликатное… — проговорил Бонапарт Яковлевич, словно бы с трудом подбирая слова. — Право же, и не знаю, как начать…

— Начинайте, — Кандаков стал еще строже и официальнее.

— Дело, собственно говоря, — опуская глаза, произнес Бонапарт Яковлевич, — в какой-то мере касается и моей жены. Тот парень кричал на свадьбе, что…

— Я помню, — сухо оборвал его Кандаков. — Нет нужды обсуждать этот вопрос. Наш товарищ уже побывал на фабрике и разобрался. Лена допустила грубейшую ошибку в подготовке собрания, а потом свалила вину на комсомолку… — Кандаков заглянул в лежащую перед ним бумажку. — Самогубову… Вопрос этот вынесен на бюро горкома комсомола, и думаю, что в него будет внесена ясность. Вас это интересовало?

— Нет! — ответил Бонапарт Яковлевич. — То есть, конечно, и это, но не только это…

— Так что же еще? — Кандаков взглянул на часы.

И тогда, уже не запинаясь и не путая слова, а четко и уверенно Бонапарт Яковлевич рассказал о том, что произошло сегодня в редакции.

Только в конце он снова смутился.

— Я пытался протестовать… — с трудом проговорил он.

Кандаков с интересом взглянул на него. Затем придвинул к себе статью и начал читать ее. Он плохо видел и, надев очки, как-то сразу утратил всю свою официальность, сделался домашним и простым.

Бонапарт Яковлевич сидел в кресле так, что в его позе не чувствовалось заискивания, но не было и фамильярности. Он сидел так, как сидел обычно на редакционных летучках — подчеркнуто прямо. Строгий и отчужденный от всего личного.

Кандаков внимательно прочел статью, потом снял очки, но возникшая домашность не исчезла с его лица.

— Н-да… — тяжело вздохнул он. — Черт знает, что делается.

И в этом вздохе тоже было домашнее…

— Вы знаете, мне очень неловко все это… — с трудом подбирая слова, проговорил Бонапарт Яковлевич. — И трудно… Все так завязалось в этом клубке: и семья, и работа, а главное, судьбы людей…

Кандаков понимающе кивнул головой.

— Трудно, — согласился он. — И мне тоже трудно…

И вдруг широко и открыто улыбнулся Кукушкину. Перегнулся через стол и заговорщически шепнул: «Меня сегодня жена все утро пилила».

Если в кабинет первого секретаря райкома Бонапарт Яковлевич входил не слишком любимым родственником, то выходил он оттуда другом и единомышленником хозяина кабинета.

Право же, Леночкины неурядицы по сравнению с этим достижением выглядели сущим пустяком.

Этот разговор Кандакова и Бонапарта Яковлевича Кукушкина состоялся вечером в понедельник, а во вторник, когда Кукушкин поссорился с Леночкой, собралось бюро райкома партии, и после длительных прений редактор газеты «Луч» был отстранен от занимаемой должности.

Исполняющим обязанности редактора назначили на бюро райкома Бонапарта Яковлевича Кукушкина.

Второй секретарь райкома, которого связывала с Кандаковым старая дружба, советовал ему воздержаться от выдвижения Бонапарта Яковлевича.

— Неправильно поймут… — сказал он и отвел в сторону глаза.

Кандаков подождал, пока взгляды их снова встретятся.

— Нет! — твердо сказал он. — Меня поймут правильно. Я считаю, что Кукушкин человек принципиальный и способный к организаторской работе.

— Что ж… — второй секретарь вздохнул. — Лично я верю вам. Я не против вашего решения. Но разрешите, я предложу кандидатуру Кукушкина.

И снова опустил глаза.

— Нет! — холодно ответил Кандаков. — Не надо. Я считаю, что Кукушкин должен возглавить газету, и я сам предложу его кандидатуру. Извините, Иван Петрович, это слишком принципиальное дело.

Второй секретарь кивнул.

— Сегодня состоится бюро райкома комсомола… — переводя разговор, сказал он. — В райкоме возникло мнение, что следует отстранить от работы Ольгина, проводившего собрание на фабрике, а секретарю комсомольской организации объявить выговор.

— Слишком легко отделается! — жестко сказал Кандаков. — Строгий выговор и с занесением в личное дело.

— Зачем же так? — удивился второй секретарь. — Я знаю Лену. Она неплохая девушка. Наказание как раз в меру. Выговор заставит ее задуматься, а остальное придет.

— Я все сказал… — сухо ответил ему Кандаков, и второй секретарь встал.

Впервые они расстались так холодно.

Свой чемодан Прохоров собирал три дня.

Оказалось, что это самое трудное. И правда: что брать с собой в Африку? Первым делом Прохоров засунул в чемодан три общих тетради со своими записями, сделанными в Заберегах и здесь в городке. Сложил в чемодан бритву, зубную щетку и полотенце. Подошел к книжной полке и остановился, задумавшись.

Нет. Он не мог ехать в Африку без книг, не мог оставить здесь и настольную лампу, к которой так привык, это кресло… Не мог…

И снова, в который уже раз, задумался Прохоров.

Раздался стук в дверь.

— Войдите! — раздраженно крикнул Прохоров, не сомневаясь, что стучит еще один заблудившийся могильщик (так невесело каламбурил в эти дни Прохоров, называя «могильщиками» новых друзей братьев Могилиных).

Он неторопливо повернулся. На пороге стояла Леночка. Прохоров удивленно сморгнул, но Леночка никуда не пропала.

— Можно? — стараясь, чтобы голос ее звучал весело, спросила она.

— Конечно же! — Прохоров вскочил, столкнул со стула стопку книг, подвинул его Леночке. — Садись, пожалуйста.

Аккуратно расправив складки юбки, Леночка села.

— А у тебя все по-прежнему… — оглянувшись, сказала она. — Ничего не изменилось. Такой же беспорядок, как был.

— Да… Я ничего с тех пор не менял… — голос Прохорова дрогнул, и он замолчал.