Николай Коняев - Пригород

И, не дожидаясь согласия Марусина, начал набирать выход в Ленинград.

— Алло! — сказал он в трубку. — Роман Германович? Добрый день. Это Кукушкин. Да… Нет… Да, вот, кстати… У меня паренек есть. Он как раз подойдет на должность, про которую вы говорили. Пьет ли? Нет, что вы… Да, да… Очень толковый. Ну да… Договорились.

Он повесил трубку.

— Порядок… — сказал он и заговорщически подмигнул Марусину. — Вот смотри, — на листке бумаги он быстро написал телефон и чью-то фамилию. — Позвонишь в Ленинград по этому телефону и скажешь, что уже был разговор. Давай, не теряй времени. Я сейчас… — он взял трудовую книжку и пошел к двери. — Сейчас оформим, что ты по собственному желанию уволен, а ты пока заявление напиши.

Марусин уже смирился с тем, что остаток дней ему придется проработать на складе макулатуры, и сейчас, когда судьба его счастливо устроилась за несколько минут, не мог прийти в себя от изумления. Все еще не веря своему счастью, он написал заявление с просьбой уволить его по собственному желанию.

— Ну вот! — сказал уже вернувшийся Кукушкин. — Порядок. Заявление подпиши позавчерашним числом.

— Пожалуйста… — Марусин поставил нужную дату, и Бонапарт Яковлевич протянул ему трудовую книжку.

— Ну! — снова одаривая Марусина улыбкой, сказал он. — Желаю успеха.

И он крепко пожал протянутую Марусиным руку.

Еще полчаса назад, сгорбившись, поднимался Марусин по лестнице в редакцию, а сейчас он уверенно вошел в отдел, чтобы забрать из стола свои бумаги, и нисколько не удивился, когда Угрюмов радостно заулыбался ему.

— Товарищ Марусин! — взволнованно сказал он. — Здравствуйте, товарищ Марусин.

— Я бумаги забрать зашел… — Марусин несколько смутился столь радушным приемом.

— Как?! — изумился Угрюмов. — Вы уходите от нас?!

Это изумление после того, что говорили на собрании в понедельник, могло бы показаться лицемерным, но в глазах Угрюмова светилось неподдельное сожаление.

— Как жаль… — сказал он и развел руками, давая понять, что Марусину, конечно, виднее, но он, Угрюмов, очень огорчен этой потерей.

Марусин подошел к своему столу.

За время работы в редакции он уже привык к нему и сейчас сразу заметил что-то неладное. Ну да… Сбоку лежали чужие бумаги, и перекидной календарь тоже был другим. Марусин удивленно обернулся к Угрюмову.

— Э-э… — чуть смутившись, сказал он. — Э-э… Это, пока вы отсутствовали, мы нового сотрудника посадили сюда… Да вот и он! — и обрадованный Угрюмов указал на Бельё, возникшего на пороге комнаты.

— Здравствуй… — сказал Бельё. — Меня за твой стол посадили. Я сейчас соберу свои бумаги…

— Зачем? — удивился Марусин. — Сиди спокойно. Я здесь больше работать не буду.

— Почему?! — изумился Бельё, и Марусин хотел возмутиться от подобной наглости, но удержался: не все ли равно, если он больше никогда не увидит этих людей.

— Так… — иронично ответил он. — На другую работу перехожу. Редактором в областной Дом санитарного просвещения. Там оклад побольше.

— Жаль… — с чувством сказал Бельё, и Марусин, который сейчас, наклонившись, выгребал из ящиков свои бумаги, только покрутил головой: редкостным лицемерием отличались его коллеги.

Он не спеша, аккуратно сложил бумаги и перевязал их бечевкой, что валялась в ящике.

— Ну, что ж! — сказал он, насмешливо посмотрев на Угрюмова. — Пожалуй, я пойду. Передавайте привет Борису Константиновичу. Где он сейчас, кстати?

— Не знаю… — чужим голосом ответил Угрюмов. — Наверное, дома…

— Почему это он дома сидит? — удивился Марусин. — Заболел?

И он вопросительно посмотрел на Бельё.

— Ладно, — сказал тот. — Кончай куражиться. Это, в конце концов, и неблагородно даже.

Ничего не понимая, Марусин пожал плечами и, прихватив увязанные в стопку бумаги, вышел из комнаты. Обстановка в редакции показалась ему очень странной, но, в конце концов, ему-то до этого какое дело?

На улице он облегченно вздохнул. Все. Кончено. Больше он никогда не покажется здесь.

И сразу же он увидел Зорину. Она шла по противоположной стороне улицы.

— Люда! — закричал Марусин. — Пошли кофе пить.

Люда услышала его. Радостно заулыбалась и остановилась, ожидая, пока Марусин перейдет через улицу.

— Ну, как? — спросила она.

— Нормально… — ответил Марусин и шутливо обнял девушку. — Все в порядке. Не пропадем.

В кафетерии, что располагался под рестораном «Волна», они встали в очередь к кофеварке.

— А я скучала без тебя… — улыбаясь Марусину, проговорила Люда. — Не с кем было кофе ходить пить.

Марусин улыбнулся в ответ девушке. Нет, жизнь была прекрасна. Впереди неплохая работа в Ленинграде, есть жилье, красивая девушка скучает без него — чего еще надо человеку?

— Ты знаешь, — благодарно сказал он, — я сейчас вышел из редакции и подумал: как хорошо, что больше никогда не появлюсь здесь. А потом увидел тебя и пожалел…

— Ты уходишь? — удивилась Люда. — А куда?

Марусин ответил.

— Обидно… — опустив голову, проговорила Зорина. — А я кошка… Я к месту привыкаю…

— А я собака… — улыбнулся Марусин. — Я к тебе привык.

Зорина внимательно взглянула на него.

— Мы же ведь будем встречаться? — спросила она неуверенно.

— Конечно, будем…

— Хорошо… — Зорина слабо улыбнулась. — А все-таки жаль, что ты уходишь.

Марусин не выдержал.

— Послушай! — сказал он, беря девушку за руку. — Объясни хоть ты, чего это вы все жалеете? Ведь сами же знаете, что меня уволили за профнепригодность.

— Да ты что?! — изумилась Зорина. — Ты что, не знаешь ничего, да?

— Нет…

— Ну, ты даешь… Тут же такой скандал из-за твоей статьи был… Редактора сняли с работы, и его замещает сейчас Бонапарт Яковлевич. О каком увольнении может идти речь? К нам приходил Кандаков и назвал тебя самым способным у нас журналистом…

Люда хотела еще что-то рассказать, но внезапно замерла на полуслове, увидев, как мгновенно посерело лицо Марусина.

— Что с тобой? — спросила она.

— Нет… — сказал Марусин чужим голосом. — Ничего. Значит, такие дела?

— Такие… — опустив голову, ответила Люда. — Мне жаль, что все так получилось. Ведь это ты из-за меня, да? А я еще и про самоубийство ляпнула.

Марусин вздохнул, осторожно погладил руку девушки и встал из-за столика.

— Я пошел, — сказал он и улыбнулся. — Мы еще обязательно увидимся.

От его улыбки Зориной захотелось плакать. Марусин уже ушел, а она все еще сидела за столиком и осторожно покачивала в руках чашечку остывшего кофе.

Выйдя из кафетерия, Марусин пошел прямо по улице, не думая, куда он идет. Все сходилось. И смущение Бонапарта Яковлевича, и поведение Угрюмова, и рассказ Зориной. Кончики ушей Марусина покраснели. Ему просто сунули кусок, от него откупились этой должностью редактора в Доме санитарного просвещения.