Николай Коняев - Пригород

Термометр сразу успокоился.

— Эх, Карапет-Карапет! — сказал он и печально вздохнул. — Если бы два часа… Мне ведь и в ночную еще выходить!

— Н-да… — Антон почесал затылок. — Не сладко тебе, парень, придется…

— А! — хотел было отмахнуться Термометр, но тут неожиданная догадка осенила его. — А я — во! Пойду и отпрошусь. Я что, дурак, чтобы две смены подряд ишачить?

И он принялся обшаривать себя.

— Еще одна бутылка была… — объяснил он, заглядывая под ящик. — И куда запропастилась?

— Хватит, хватит уже бутылок! — решительно запротестовал Антон. — Значит, так и запишем, что договорились мы с тобой! Хлопец ты, я вижу, добрый. Значит, давай с завтрева и оформляй переход к нам.

— И правда… — поддержал Антона Карапет. — Может, правда хватит пока бутылок… Иди отпросись вначале, а потом и еще выпить можно. А то начнутся неприятности, зачем они тебе?

— П-правильно! — сказал Термометр и, пошатываясь, встал. — Умный ты человек, Тимоха, хоть и козел. П-пошли… Держи меня, а то я не дойду один…

Карапет хотел помочь Термометру, но последние слова разозлили и его.

Поэтому и не стал он останавливать приятеля, когда тот, увидев у входа в склад начальника цеха Ромашова, направился прямо к нему.

— Я этого… — сказал он. — М-мне сегодня в н-ночную…

Но Ромашов даже и не посмотрел на Термометра.

— Не знаю, ничего не знаю… — ответил он. — К Миссуну. С ним разбирайтесь.

Ромашов действительно не заметил пьяного Термометра. Когда тот подошел, чтобы отпроситься с работы, Ромашов, как загипнотизированный, смотрел на страшное пятно, расплывшееся по снегу контейнерного двора. Жутковатая сила тянула его туда…

Пятно оказалось остатками котов, которых раздавил контейнером Табачников. Мешковина, мясо и кости перемешались со снегом и песком в кровянистую грязь. Как живой, отдельно от этой страшной мешанины, лежал в стороне на чистом снегу выдавленный глаз. Он, казалось, смотрел прямо на Ромашова, и Ромашов мог поклясться, что где-то уже видел этот страшный взгляд.

Хватаясь руками за перила, Ромашов с трудом поднялся в свой кабинетик, и сразу возникло в нем ощущение, что он проваливается в знобящую, мрачную пустоту, где нет ничего… ни времени, ни себя, ни жизни…

Термометр обиженно посмотрел в спину Ромашову.

— Миссун, Миссун… — проворчал он. — А чего мне Миссун?

— Отпросись! — настаивал Карапет. — Ты пойди к нему и скажи, что не выйдешь сегодня.

Миссуна они нашли в зараздевалье.

Мастер сидел, склонившись над журналом, в котором регистрировалось прибытие вагонов, и что-то выписывал на листок бумаги.

Скоро должна была начаться оперативка, и Миссуну хотелось подготовиться.

— Чего еще? — не поднимая головы, спросил он.

— Ничего! — Термометр даже покраснел от натуги, стараясь казаться трезвым. — Ну, этого… Ну, того, значит…

— Чего-о?

— Эт-того… — повторил Термометр, не умея обозначить словами свою сокровенную мысль. — Ну, в общем, хрен я тебе сегодня работать буду!

Это и называлось, в понимании Термометра, отпроситься с работы.

— Что-о? Что ты сказал?!

— А что слышал! — пошатываясь, Термометр вышел в коридорчик, где его поджидал Карапет.

— Ну вот, — похвалил тот Термометра. — Отпросился — и молодец. Теперь смело гулять можешь.

Хлопцы в это время разгружали шахунью на второй рамке, что находилась за литейным цехом.

Туда и пошел опечаленный Миссун.

Было уже начало восьмого, а в восемь должны были заступить Русецкие, и надо было уговорить кого-нибудь из хлопцев остаться на вторую смену вместо Термометра. В бригаде Русецкого почти все болели.

— Термометр напился, — хмуро сказал Миссун хлопцам.

— Ох-хо-хо! — вздохнул Сват. — И долго он еще у нас дураковать будет?

— Отдураковал. Завтра же подам докладную Ромашову. Пускай увольняет к чертовой матери. Только… — он вздохнул. — Только все равно, хлопцы, кому-нибудь надо выйти…

Согласился выйти в ночную Андрей Угаров.

— Ладно, — сказал он. — Только учти!

И он поводил пальцем перед носом Миссуна.

— Да ты что, Андрей? — обиделся тот. — Ты чего?! Я забывал когда-нибудь? Когда надо будет, тогда и не выходи!

Он взглянул на часы. Пора было идти на оперативку.

— Дак как ты говорил? — спросил Андрей у Свата, когда Миссун отошел от вагона. — Все умрут — ангелами станут, а кое-кто и в кран-балку превратится?

— Обязательно превратится… — усмехнувшись, ответил Сват. — Все мы во что-нибудь да превратимся.

С трудом Ромашов влез на карниз, где, спинами прижимаясь к стене, стояли Андрей и Термометр. Погоня промчалась внизу. Кто-то из дефективных пытался прыгнуть на лестницу следом за Ромашовым, но лестница зашаталась и рухнула вниз, на бегущих. Что стало с этим, пытавшимся спастись, Ромашов не увидел, — дефективные унесли на своих спинах и обломки лестницы, и упавшего.

Погоня исчезла за воротами.

Отдышавшись, Ромашов оглянулся.

Узкий карниз тянулся вдоль стены, исчезая в сумрачной глубине цеха, а внизу, в темном проходе, тускловато поблескивали в жиденьком чахоточном свете груды силуминовых отливок.

— Надо что-то делать… — сказал Ромашов, пытаясь за словами скрыть растерянность. — Надо…

— Ну, ты даешь, начальник! — восхитился Термометр. — Вон эти тоже небось делали всё…

Ромашов проследил за взглядом Термометра, и колени противно задрожали. Чуть правее, почти под потолком, смутно белели, словно распятые на стене, скелеты. Это были первые мертвецы, которых увидел Ромашов в жизни п о с л е п о ж а р о в.

— Ну-ну! Держись… — сквозь дурноту услышал Ромашов голос Андрея и с трудом оторвал глаза от жуткого зрелища.

Узкой полоской тянулся в глубину цеха карниз.

Темнота искажала объемы, но, приглядевшись, Ромашов различил невдалеке опоры рельсов, по которым ходила кран-балка.

— Туда? — спросил он.

— Не знаю… — пожал плечами Андрей. — Можно попробовать через фонарь вылезти на крышу.

Ромашов стоял ближе всех к покрытому пылью и почти не пропускавшему света аэрационному фонарю.

— Хорошо, — сказал он. — Я посмотрю.

И двинулся по карнизу. Когда фонарь оказался над головой, Ромашов различил вбитые в стену скобы. Осторожно поднялся вверх и плечом надавил на металлический переплет окна. Рама зашаталась, Ромашов надавил еще сильнее — оконный переплет рухнул, звонко рассыпая стекла. Ромашов перегнулся и вылез на крышу.

Толстым слоем — нога по щиколотку уходила в нее — лежала на крыше красная пыль, а в пыли валялись мертвые голуби.

Отсюда, с крыши, просматривались заводские переулки, кусок кирпичного забора, возле которого намело сугробы красноватой пыли…

По крыше можно было пробраться ко второй рамке, а там спуститься по пожарной лестнице вниз и через площадку, где стояли козловые краны, пробраться к забору…