Николай Коняев - Пригород

— Несколько приказов по штатам. Ромашов гонит Табачникова за несоответствие…

— Я против! — быстро сказал парторг. — Табачникову осталось всего полтора года до пенсии, кроме того, он старейший партиец, общественник…

— Тунеядец он, а не общественник! — перебил парторга директор. — И всегда тунеядцем был. Правильно Ромашов делает. Подписываю.

— Хоть формулировку тогда измените!

— Измени формулировку, Игорь Сергеевич. Дальше?

Кузьмин читал приказ за приказом. Зная директора, он называл только главное, буквально две-три фразы — и вопрос решался. Кузьмин или вытаскивал непринятый приказ из папки, или делал пометку об изменении его. Нельзя было терять время: двадцать минут — это тот максимум, который мог выжать из себя директор.

Гвоздеглот появился, когда директорская двадцатиминутка подходила к концу.

— Извините, Александр Сергеевич! — проговорил он.

— В чем дело?

— Задержался на сбыте, Александр Сергеевич. Там ширпотребом контейнер грузят, а вся охрана перепилась. Надо было присмотреть.

— Я спрашиваю о гэдээровских машинах. В чем дело, Игорь Львович? Почему они до сих пор не загружены?

Гвоздеглот мрачно взглянул на Кузьмина.

— Они загружаются, Александр Сергеевич… Через полчаса загрузка будет окончена.

— Хорошо, что хоть, идя сюда, вы позаботились начать загрузку. Все. Совещание закончено, товарищи. До завтра.

Все вышли из кабинета, а Гвоздеглот задержался.

— Извините, Александр Сергеевич, — сказал он. — Я хотел объяснить…

— Зачем мне ваши объяснения слушать, Игорь Львович? Мне нужно, чтобы вы работали, и никаких объяснений не требуется.

Он встал.

— Дело в том… — подбегая к шкафу и доставая из него директорское пальто, проговорил Гвоздеглот. — Дело в том, что мне пришлось заниматься сегодня еще и цехом переработки и хранения материалов.

— Не надо… — директор поморщился. — Пускай этим цехом Ромашов занимается.

— Да… Но ко мне пришел сегодня Терентий Макарович…

— Табачников? — директор вяло засунул свои руки в рукава пальто, которое услужливо держал Гвоздеглот. — Я вмешался. Пускай Табачников напишет заявление, и мы уволим его по собственному желанию.

— Как?! — лицо Гвоздеглота сделалось таким скорбным, словно у него начался приступ язвенной болезни. — И это все? А Ромашов… Поверьте, Александр Сергеевич, что это очень опасный человек… Он не умеет работать с людьми. Простой гэдээровских машин и его вина. Он не дал нам бригаду грузчиков.

— А он вам и не обязан давать…

Директор направился к дверям. Он шел, не вынимая рук из карманов пальто, словно двери сами должны распахиваться перед ним. Он не ошибся. Гвоздеглот обежал его и распахнул двери.

— Но раньше-то всегда давали бригаду, — сказал он, пропуская директора вперед.

— Дураки, раз давали. А Ромашов — умный. Он не будет давать.

Гвоздеглоту пришлось повторить свой маневр, чтобы снова успеть распахнуть перед директором дверь. Теперь уже из приемной в коридор.

— Я считаю, Александр Сергеевич, — снова отступая в сторону, проговорил он, — что назначение Ромашова — ошибка. Нам еще придется повозиться с ним.

— Нам? — директор впервые за весь разговор с интересом взглянул на своего заместителя.

— Да. Нам… — Гвоздеглот выдержал директорский взгляд, и директор тяжело вздохнул.

— Нет, Игорь Львович, — грустно сказал он. — К сожалению, с Ромашовым на́м возиться не придется. Он сам сломается…

Дверей в новом заводоуправлении было немало, и пока Гвоздеглот совершал свой очередной маневр, он уже успел обдумать слова директора.

— Вы в этом так уверены, Александр Сергеевич?

— Хотите пари, Игорь Львович! — директор невесело усмехнулся. — Пари, что в течение ближайших двух недель, ну в крайнем случае — месяца, у Ромашова произойдет чепе, и он уйдет с завода. И хорошо, если уйдет по собственному желанию…

Предложение директора было столь неожиданным, что даже Гвоздеглот несколько растерялся. К счастью, до следующих дверей было порядочное расстояние — они спускались сейчас по лестнице — и Гвоздеглот, невзирая на некоторое замешательство, вовремя распахнул перед директором и эту дверь.

— Но, простите, Александр Сергеевич… Если вы так уверены в этом, то зачем же вообще было отдавать Ромашову цех?

— Потому что, Игорь Львович, кто-то ведь должен разогнать тамошних бездельников. Вот Ромашов и разгонит. Мне даже нравится, что он сразу принялся за них. Больше успеет…

Гвоздеглот уже распахнул перед директором дверку машины, и директор провалился в мягкое и уютное сиденье.

— Так не хотите пари, Игорь Львович?

— Зачем, Александр Сергеевич? — Гвоздеглот скорбно улыбнулся. — Я знаю, что вы все равно выиграете.

— Значит, будем считать, что с вас приходится. — Директор удовлетворенно засопел. — Ладно. Тогда вот позаботьтесь, пожалуйста, — он кивнул на своего шофера. — Валера в Италию хочет съездить в командировку. Похлопочите…

— О чем речь, Александр Сергеевич?! — изумился Гвоздеглот. — Валерий — вполне достойный молодой человек… И пари не надо. Мы пристроим Валеру.

Впрочем, едва ли директор слышал его. Лимит сил, скопленных для двадцатиминутного совещания, иссяк. Он снова погрузился в счастливую дремоту.

Гвоздеглот осторожно прикрыл дверку.

Машина с директором, мягко качнувшись, не поехала, а поплыла к транспортным воротам.

Гвоздеглот посмотрел вслед машине и удовлетворенно кивнул. Безусловно, Валера был достоин командировки в Италию. Машину он водил просто замечательно.

— Все, хлопцы! Шабаш! — сказал бригадир, утирая рукавом спецовки лоб. — Буде на сегодня. Пойду работу записывать.

— Ну, буде так буде… — легко согласился с ним Сват. — Айда, хлопцы, на речку!

Чтобы назвать речкой грязный, с нехорошим запахом душ, стены которого заплыли гниловатыми пятнами, безусловно, требовалась большая смелость.

Эта смелость и была в Свате.

Он сам не знал, как получается, но иногда, даже не задумываясь, произносил слово, и оно прилипало навечно. Наверное, Сват первым начинал чувствовать то, что другие еще только хотели почувствовать, и, называя свое ощущение, делал его общим для всех.

Медленно двинулись хлопцы на свою речку, чтобы смыть с себя заводскую грязь, а потом крепко растереться полотенцами, которые не знали стирки так давно, что их надо было сдавать уже не в прачечную, а в металлолом.

— Не надо было и начинать… — пробурчал Сорокин, оглядываясь на недоразгруженный вагон с силумином. — Только фуфайку зря поломал.

И он потрогал пальцем разорванный рукав ватника.

Но если душ был речкой, то подвал, заставленный бесчисленными шкафчиками, можно было сравнить с прибрежным лесом, засохшим от неведомой болезни. Среди этого леса немудрено было и заблудиться. Грязно-коричневые шкафчики походили друг на друга и различались только замками. Наиболее легкомысленные хозяева приваривали к скважинам замков трубку и на такую же длину удлиняли ключ; а те, которые не хотели терять веру в людей, оснащали свои шкафчики столь хитроумными и могучими запорами, что трудно было убедить постороннего человека, будто истоптанные сапоги и грязные фуфайки хранятся в раздевалке. За такими запорами безбоязненно можно было бы разместить государственный золотой запас…