Николай Коняев - Пригород

— Не бойся, — повторил Ромашов, осторожно придвигаясь к карлику, — я не трону тебя, не бойся…

Он уже понял, что́ карлик держит в руках, и голос его стал вкрадчиво-мягким. За э т и м, сами того не сознавая, и пришли они на завод.

— Дай его… Дай мне, не бойся… — Ромашов завладел свертком и замолчал. Так бывает, когда склоняешься над темной ночною водой и, напрягая зрение, всматриваешься в глубину, но скрыта она, и только, покачиваясь, выплывает из сонной темноты отражение твоего лица.

Ромашов тряхнул головой, и сразу рассеялось сходство полутемного цеха с темной ночной водою. Но отражение, отражение его, Ромашова, лица никуда не исчезло. Словно обжегшись, Ромашов отпрянул назад, зацепился ногой за что-то, мусор сорвался с печи и с грохотом полетел вниз. Ромашов тут же опомнился, подавил безотчетный страх, но было уже поздно.

— Ы-ых! — испуганно и коротко пискнул карлик и вскочил. Подхватив руками живот, побежал по узкой поперечной балке и пропал в темноте цеха. Ромашов не увидел, а услышал, как упал он, тяжело шмякнувшись с высоты на отливки.

Долго-долго не утихало в ушах Ромашова эхо от серебристого звона. Прижимая к груди сверток, спустился назад. Вот и все… Только теперь он уже знал наверняка, что завод не отпустит их так просто, и вся эта затея с бензовозом наверняка ни к чему…

И такое лицо было у Ромашова, что даже Термометр ничего не ляпнул, хотя и собирался сказать про некоторых, которые спасать лазают…

— Пойдем? — спросил Ромашов.

— Пошли… — Андрей осторожно заглянул в лицо ребенка, которого Ромашов держал в руках. — Это тот и есть?

— Тот… — отвечал Ромашов.

И они замолчали.

Впрочем, Термометр не умел долго молчать.

— Что-то кисанек наших не видно… — дурашливо сказал он и испытующе посмотрел на Ромашова. — Куда они подевались все? Это ты их небось распугал, начальник?

— Никого он не распугал… — Андрей громко засмеялся. — Вон они. Ждут…

И он поднял высоко вверх факел. Над дверями, по карнизам, по балкам, гроздьями лепясь друг к другу, сидели о н и… Ромашов поежился — все груды отливок щерились кошачьими мордами.

— Может, на автопогрузчике, до твоего бензовоза доедем? — насмешливо спросил Андрей. — Видишь, стоит специально для нас…

Он кивнул на темный автопогрузчик, почти неразличимо сливающийся с громадой пресс-молота.

— Я! — закричал Термометр. — Я в кабину сяду!

Он оттолкнул Ромашова и рванул на себя заржавевшую дверку. Хлестнула из кабины сладковато-пахучая жижа — должно быть, то, что осталось от людей, которых застали в этой кабине п о ж а р ы…

Ромашов не сразу услышал заливающийся, захлебывающийся звонок телефона.

— Да? — сказал он, поднимая трубку.

— Это ты? — раздался в трубке голос жены.

— Я…

— Ты домой скоро придешь?

— Да, конечно. Сегодня я пораньше буду.

— Пораньше? Уже без пяти семь, Ромашов.

Ромашов взглянул на часы. Да. Опять он сболтнул глупость. Раньше восьми домой он не придет.

— Сейчас выхожу.

Жена помолчала.

— У тебя неприятности?

— Нет. Почему ты так подумала? Все прекрасно.

— Приходи домой, Ромашов, поскорее…

— Сейчас иду… — повторил Ромашов и осторожно повесил проколотую длинными пустыми гудками трубку.

Ромашов уже закрывал кабинетик, когда к нему подошел мастер Миша.

— А ты что так долго? — удивился Ромашов.

— На конвейере был. Смотрел, все ли там есть для вечерней смены.

— Ну и как?

— Все в порядке…

— Молодец! — похвалил Ромашов. — А ты еще боялся, что не справишься.

— А я и сейчас б-боюсь… — ответил Миша.

— Чепуха! — сказал Ромашов. — Бояться ничего не надо. Главное — работать, и тогда все получится. А сейчас — домой! А то ты весь завод сегодня перевернешь. С непривычки-то…

Больше всего директор завода не любил просыпаться. Уже очень мало жизненной энергии оставалось в его огромном и когда-то крепком и сильном теле. Этих сил хватало, чтобы дремать с газеткой на скамеечке в сквере или дома в мягком, уютном кресле, но не для завода, не для этих заполненных металлом и людьми цехов. Директор сам понимал это, но найти замену ему не могли, и он продолжал нести свой крест обреченно и покорно. Некоторым его сверстникам, продолжавшим трудиться на высоких постах, помогало честолюбие, ну, если не честолюбие, то привычка к высокому положению и уважению, связанному с этим положением, некоторые стремились вывести в люди своих внуков… У директора не было и этого, никакие инъекции расчетливости не поддерживали его, и апатия, порожденная бесконечной усталостью, втягивала в себя, как трясина.

И все-таки директор каждый день приезжал на завод; борясь с полусном, подписывал какие-то бумаги; снова засыпал и снова покорно и обреченно просыпался, когда требовалось его вмешательство…

Как-то так получилось, что целый день его будили по пустякам, ради минутных забот, и, хотя это и не нравилось ему, изменить положение директор не мог. Не хватало сил…

Конечно, требовалось от него немного. Требовались только е г о голос, е г о гнев, нужно было только, чтобы о н потребовал, о н распорядился, но все равно эти дерганья отнимали последние силы. Директор чувствовал себя разбитым, а к вечеру уже не знал, сможет ли приехать на завод утром.

Перед тем как отправить директора домой, в семь часов вечера в его кабинете всегда собиралось небольшое совещание. Три-четыре человека, не больше. За десять минут до начала совещания директор принимал крохотную таблетку, единственную за день, и ровно в семь часов встречал своих подчиненных, слушал, что случилось на заводе, обсуждал наиболее важные приказы и всегда старался уложить совещание ровно в двадцать минут, чтобы самостоятельно дойти до машины и провалиться в мягкую дремоту сиденья.

Так было и сегодня.

Ровно в семь в кабинет директора вошли Кузьмин, парторг завода, новый начальник сборки.

— Где Игорь Львович? — сразу спросил директор.

Кузьмин пожал плечами.

— Должен быть… — сказал он.

— Что у вас сегодня?

— Надо согласовать несколько приказов, — Кузьмин раскрыл свою папку. — Есть предложение ввести на заводе жесткий график загрузки контейнеров и за простои высчитывать с премий конкретных виновников.

— А-а… — сказал директор. — С Медведя, значит… Подписываю.

— Не только с Медведя… — пунктуальный Кузьмин перевернул страничку. — Игорю Львовичу, как я понимаю, надо будет валютой за простои рассчитываться.

— Что-о?!

— Две гэдээровские машины сегодня целый день на заводе стоят, — скромно сказал Кузьмин. — Докладывать дальше?

— Подождите… — директор, не глядя, нажал на кнопку селекторной связи. — Рая! Игоря Львовича достать хоть из-под земли. Продолжайте.