Андрей Иванов - Аргонавт

Прежде чем подписывать, настоятельно советую прочитать выделенные нижеследующие пункты и подумать, нет ли чего-то, что вы хотели бы сказать или вспомнить, смотрите:

5.3.1. Лицензиар настоящим гарантирует, что он является единственным и законным автором Произведения, обладателем исключительного права на него, и ничто не препятствует заключению настоящего Договора.

5.3.2. Лицензиар настоящим гарантирует, что Произведение не имеет неразрешенных к использованию частей (заимствований, вставок, ссылок и пр.), Лицензиар располагает всеми необходимыми правомочиями на использование любых составных частей Произведения, в том числе имен и описаний персонажей, а равно иллюстраций, эпиграфов и т.д., а также что любое использование указанных объектов в Произведении не нарушает законодательство Российской Федерации, не нарушает права, не причиняет вред деловой репутации, чести и достоинству третьих лиц.

Да, гарантирует. Подпись неразборчива. Интеллектуальная собственность отчуждена. Больше нигде и никогда ты не сможешь это напечатать. Все равно что продать компрачикосам своего ребенка. Ты можешь прийти в цирк на него посмотреть, но никогда и никому не сможешь сказать, что этот горбатый карлик в шутовском колпаке с бородой до пола, который с пеной на губах, позвякивая бубенцами, бегает по манежу за шимпанзе, – твой сын.

Но может, если случится война. Ведь войны случаются, и все к тому вроде как идет. Война, как известно, аннулирует все долги, договоры, законы. Об интеллектуальной собственности в том числе.

Гудки из порта.

Под грохот взрывов и гул самолетов. В каком-нибудь подвале на допотопном станке.

Гудки.

Ты напечатаешь свой Great Upgrade. Под именем своим. Чтобы сдохнуть с легким сердцем.

Гудки – сигналы прошлого. Записать и расшифровать?

Те медленные огни – это Нарвское шоссе. «Русалки» не видно.

Тритоном застыл чугунный фонарь. Листья летят. Выплывают из пряжи. Как на невидимых ниточках подвешенные. Скользят плавно, как по канатной дороге слаломисты. Фигуры бредут. Люди? В такую рань? Автобусы еще не пошли. Призраки? Не по твою ли душу, поэт? Тени в тумане. Тени. Они пришли проститься. Персонажи моего романа.

Хватит!

Нет, это что-то напоминает. Где я это видел? В Германии. Да. Безветренное утро. Киль. В порту сонные парусники. Неподвижные скелеты мачт. Мутная, как смерть, вода. Глубокий сумрак. Движение тягостное. Смотришь в воду, и она душу твою покачивает. Формалин времени. Тогда и задумал. Стих или поэма. Было много набросков. Тянулось несколько лет. Пока не завязло во времени. Как лягушки в формалине. А дальше? Что там? Город, жизнь которого зависела от волшебного изобретения – гигантской клепсидры, присоединенной к артерии реки. Так замыкалась жизнь. Так превращался город вместе со своими обитателями в perpetuum mobile habitat. Никто не умирал и не рождался. В комнатах замирало время, и они переливались, как янтарные мозаики, фрески, панно, картины, скульптурные ансамбли. Фрагменты, сцены, осколки. Какие? Как сны неуловимые. Там были силуэты актеров в полумраке закулисья. Они шептались, курили, тихо посмеивались. Удавалось вылущивать отдельные слова, безуспешно – смысл не складывался, как теперь из этих воспоминаний не собрать целое. Бесполезно. И все же. И все же. Так пленительно думать. Такой был особый мир в этой поэме. Вспомни! Что там было еще? Оживший гномон в виде старого астролога чертил в воздухе тростью лист Мёбиуса. Сквозь запыленное стекло воображения луч света тучи пробивал и, сохраняя напряженье, ослабевал ослабевал. Не оттуда. Дремали коты на побеленных солнцем черепичных крышах. Световые кузнечики, прыгающие с ложек во время гадания. На побеленных солнцем крышах. Волшебные марки, с помощью которых ребенок, и только ребенок, мог отправить письмо какому-нибудь историческому персонажу. Один раз в жизни. Это можно было сделать только раз в жизни. Единственная туча появлялась каждый третий год только над домом телеграфиста, который принял послание от своего покойного отца. В полдень по улицам прокатывался пустой автомобиль, сигналил, исчезал. Оторвавшись от вязанья, его приветствовали с балконов усталые вдовы. Стоял солдат с посылкой, ждал, когда светофор подмигнет, – напрасно. Прекрасная сумасшедшая верила, что она русалка. Единственная туча плакала в окна телеграфиста. Военно-морской духовой оркестр, шагая по набережной, незаметно пошел по воде, по воде и вывернул обратно на набережную.

Все это не дописано. Забыто. Где-то в складках плащей, пиджаков. На выцветших бумажках. Наметки. Не найти. Никому не показывал. Погребено во мне одном. Still forever, fare thee well. Помню это: Киль спит. Я иду по нему, как призрак. Как потрошитель тумана. Дальше? Нет. Она была тогда уже неверна мне или? Портовые воды хотят срыгнуть и не могут. Нет. Дорисовываю. Срыгнуть это недоразвитое движение воды. Втиснутой в портовую купель. Или – или. Между яхт и суденышек. Паром. Еще паром. Сейчас – ничего. Мгла. Даже чайки притихли. Галки и вороны гуляют по помятым, как мои плащи-пиджаки, лужайкам. Следы велосипедных колес. Или колясок? Мягкий бриз едва шевелит ветви. Как в Шревенпарке. Гумбольдтштрассе. Гетештрассе. Ханс Хенни Яннштрассе. Лессингхалль. Гуси. Гуси. Деревянный мостик. Легкое похмелье. Но был дурной. Как теперь от бессонницы. Тогда все было так же неподвижно, только намного просторней, чем в распахнутые прозрачные погожие дни. Парк молчал и не кончался. Эта аллея упирается в стену ватной мглы. Там тоже была такая аллея. И та же мгла. Было много одинаковых тропинок. Скамьи. Обморочные фонари. Листья. Проживаешь идентичный отрезок времени в идентичном отрезке пространства. Человеческая жизнь так коротка, так ничтожна. Что не имеет значения. Десять лет назад или вчера. Я сейчас в Кадриорге или я тогда в Шревенпарке. Тот же я. Могу себя разглядеть в любой точке жизни до конца дней в одном режиме. На все смотрю одними глазами. Внутренняя настройка. Не сбить. Не поколебать. Я всегда знал. Всегда предчувствовал. Она мне уже тогда изменила. Если предал кого-то, то предал в каждой точке жизни. До и после. Но себе я верен. Надо мной Аристофан не смог поиздеваться. Стою на своем месте. Другие… Чего только с ними не происходит! Шорох гравия умирал под ступнями, как и теперь. Не для таких. Ветер их уносит, как он уносит эти листья. Один летит лодочкой. Покачиваясь. Другой вращается, как гимнаст. Туман давит деревья и звуки. Птицы молчали и продолжают молчать. Всё повсюду всегда. И никуда ехать не надо. Но они едут, летят, уплывают на кораблях. Один переезжает в Канаду, где работает грузчиком, стекольщиком, кладовщиком, изучает средневековую литературу и пишет роман в стихах. Другой в Швеции засевает небесную целину. Почему людям недостаточно внутренних шахт и рудников? Зачем куда-то ехать? В кого-то обращаться? Гни себя! Углубляйся в душу! Ведь это так просто…