Андрей Иванов - Аргонавт

Oh, how small a thought it takes to fill in a whole life!

Ни дворца, ни пруда, ни одного велосипедиста. В конце аллеи не видно ни Русалки, ни моря. Где она, твоя Швеция? Америка подавно… Их мало беспокоит, кто станет следующим президентом Эстонии, – гораздо важней знать, кто им станет в Америке или РФ. Павел сказал, что был бы только счастлив, если б в России вменяемые люди управляли страной – «от этого и в Эстонии жилось бы легче».

Туман. Листья… Желтые, красные, коричневые… Последние из последних… Болтаются еще какие-то… на тончайшей ниточке… а на той рябине, смотри, ягоды! Листья… Плавно дрейфуют, покачиваясь. Падают. Вкрадчиво шелестят деревья, будто нашептывая что-то. Где-то недалеко должен быть дом, в котором она снимает угол.

Твоя дочь. Между прочим.

Ноет поджелудочная железа. Он привык к этому сосущему неудобству. Это почти как переносить голод. Если покурить, станет легче. На пять минут. А потом тошнота и легкое головокружение. Надо будет присесть.

Семь дней держался. Никотиновые пятна с пальцев сошли. Лимон резал к чаю. Дольки, дольки…

Сосет под ложечкой…

Не предчувствие. Курить. Не теперь.

Пытай себя, мучай! Терпи!

Надо ходить, ходить…

Эти тропинки. Выводят они куда-нибудь или? Растаяв в тумане, погубят и ходока? Завяжутся на твоей шее бантиком. Никогда бы не подумал, что тут можно заблудиться. Сад расходящихся тропок. А те камни. Японский сад. Больше на могильник похоже. Чуждая культура. Китайский турист о парке Вигиланда сказал «варварство». А мне там понравилось. Я б там жил. Статуя среди статуй. Или как дерево. Мы будем вечность там стоять среди деревьев, как деревья. Никто не будет нам мешать. Мы будем вечность там стоять. Среди деревьев. Как деревья. Никто не будет. Нам мешать. Не помню. Ты не помнишь. Своих стихов, поэт, не помнишь. Ты будешь вечность там стоять. Пока не вспомнишь. Жизнь – это орнамент. Текучий орнамент. Оборот кристалла вечности. Небесной лупой умноженный взгляд ювелира. Естественный свет понимания. Если б не бессонница, я бы не бредил наяву. Что может быть прекрасней блуждающей мысли в тумане? Она кажется поэтической и чудной. В гости зашедшей. Незнакомкой.

туман сдвигает ландшафт;

перебираю мысли, как ручей водоросли;

карусель, карусель;

моя дочь меня ненавидит;

понимает, поэтому ненавидит;

карусель дней и ночей;

в конце аллеи статую Русалки память дорисовывает, как

через копирку;

я упустил нить жизни незаметно (обронил где-то);

оборот, еще оборот;

все это будто мне снилось когда-то;

или кому-то;

«сноп лучей врывается в череп сквозь глазницы разбитый

витраж»

и Эверетт, и его магический калейдоскоп,

и карусель, и Русалка, и дом, в котором

дом, в котором теперь живет она с какими-то двумя

и туманом сдвинутый ландшафт;

но даже если так, пусть будет так

я не стану кричать: зачем?

(в душе моей умолкла буря – там тихо как на дне)

Он засиделся с Костей до утра. Пили чай. Костя въехал в детский сад и расположился. Новый офис ему подошел. Не слишком тесный кабинет? Нет, не тесный. Доволен. В первую же ночь остался. Сказал, что договорился. Вот и хорошо, обрадовалась вахтерша, и мне спокойней. В одиннадцать Семенов признался, что не хочет домой: сигареты, початая бутылка вина, уборка… Приду, сразу закурю, выпью бокал – противно… утром встанешь – ведро, тряпки, тарелки на кухне… пустая бутылка… с которой изменил сам себе… Костя наполнил чайник. Вот и оставайся. Поговорим. Перебрали все болячки. Алкоголизм, депрессия, дочь, жена, безработица и – Украина, Россия, паранойя местных СМИ… Костя говорил о себе. Ему нравилось на старом месте: обедал в Daily, дальше по коридору, направо через смычку, попадаешь в пассаж, там мини-маркет, парикмахерская, спортзал, бассейн, йога-центр, солярий, магазин бытовой техники и электроники – всё есть, на улицу можно не выходить совсем. Так неделями сидел в своем офисе…

(Агорафобия?)

Слушал. Кивал.

Он сам все видел: бедность, разочарование. Непонятно, во имя чего человек держится.

А сам я за что и ради чего держусь?

Кроха… Быстрые легкие ноги утром бегут по полу – и вдруг – прыг на постель, и уже лезет по нему маленький человек, щекой прижимается, скулит и шепчет: папака, поиграем в смурфиков?..

Если дочь мы уже потеряли – мир ее отнял и лапает в парках и кинотеатрах, то как предотвратить отчуждение малыша?.. на какой bungee его удержать?

Время уходит сквозь пальцы. Люди уезжают. Не верят, что, выучив язык, в Эстонии можно найти работу. Они повторяют только одно: надо ехать в Финляндию, надо ехать в Германию… Точно санкции уже опустошили и наши прилавки. Стена растет. Just a little bit of history repeating. За оттепелью последует холодная война, а у меня ничего не изменится. Что там говорит чеховский персонаж? В тридцать пять похмелье, надорвался, устал. В тридцать пять. А мне пятьдесят. Но я не взваливал на себя непосильной ноши, жил тихо, никуда не спешил, выпивал, незаметно спиваясь, любил всю жизнь только одну женщину, подвигов не совершал, налево не шастал, неудачи мои были маленькие, слава негромкой. Не было драм-трагедий. Естественным образом израсходовался. Остыл, как чай. За пятьдесят лет остынешь. Это нормально. Любой врач скажет. А чего вы хотели – шлаки, сосуды, холестерин. Вы еще ничего держитесь! И постучит три раза. Да, это верно. Мой отец в пятьдесят. Он был таким страшным. Измученным. Словно прошел лагеря и пытки. Будто тифом и оспой переболел. На фотографиях – старик, припухлое желтоватое лицо, двойной подбородок, мешки под глазами и мрачный тяжелый взгляд. В пятьдесят. На старых фотографиях люди всегда кажутся старше. Но он… Он был в большей степени русским, чем я. Интересно, если бы жив был, что бы он испытывал ко мне: жалость?.. презрение?.. брезгливость?.. А вдруг любил бы? Может, просто любил бы? Жалел… просто так… без причин. Некоторые люди упиваются чувством жалости к другим… или к котикам. Нет. Он был не такой. Терпеть не мог кошек. Может быть, восторгался бы? Чем? Пьесами… Стихами… Мыслями… Нет, он терпеть не мог театр. Саркастичный ворчун. Я бы ничего ему не сказал. Я ни с кем давно не разговариваю. Этого никто не замечает. Говорю, но – не разговариваю.

Он недавно узнал о неверности жены.

Позвонила Сирье, бывшая секретарша директора школы, в которой работала его жена. Странно. Она завела с ним разговор о его делах. Странно. Он подумал, что это как-то связано с Зоей и с тем, что она открывает свою школу. Начинается корпоративный шпионаж. В душе смеялся. Но не мог не отметить, как в груди заструилось волнение. Зачем она позвонила? Зачем так долго с ним говорит? Ведь знали друг друга шапочно. Семенов появлялся на вечерах и юбилеях школы, когда директор был жив (они, можно сказать, дружили). А потом, как рассказала Зоя, когда он умер и всем завладела «черная вдова» (жена директора, высокая мощная женщина с бюстом, широкими плечами и большими руками), в коридоре школы стал появляться серенький, похожий на суслика, человечек с усиками, с папочкой под мышкой, в больших роговых очках. Он настраивал компьютеры, занимался электричеством, влезал в кабинеты со стремянкой во время уроков, сделал видеонаблюдение, поставил на двери мудреные электронные замки, хвастался своей работой, говорил, что все охранные предприятия пользуются его услугами… Незаметно переселился в кабинет директора, стал сперва менеджером, затем временно исполняющим обязанности директора (директриса много ездила – по следам Рериха, медитации в ашрамах, Wellness&Harmony, диеты, восхождения на горы, бивуаки у святых источников, праздники и посты, посты и праздники). Однажды Георгий (так, оказывается, звали бывшего электрика с завода РЭТ), к немалому удивлению владелицы фирмы, предложил выкупить школу, которую она собиралась выставить на продажу, предложил ей вдвое меньше, чем она ожидала, намекнув на невыплаченные кредиты, незаконные операции, нелицензированное использование эмблем, музыкальных композиций иностранных артистов и многое-многое другое. Произошел жуткий скандал, усугубленный привлечением теневых фигур, которые подкрепляли (стало ясно, кто тут подлинные инвесторы) намерения сухощавого предпринимателя. В этой неприятной фазе разбирательств сквозь него явственно проглядывала личина, приобретенная в девяностые. Школа распалась. Бренд перестал существовать. Материалы разворовали. Учителя разбежались. Многих переманил к себе Георгий. (Красный унитаз, комната для снятия стресса: игровой автомат и боксерская груша с перчатками.) Секретарша Сирье ушла к нему. Переманить ее к себе было хорошим ходом. Лицо раскрученного бренда. Видели Сирье и вспоминали: «Верба!»