Аркадий Сарлык - Ухожу и остаюсь

— А чего выкладывать! — раздражился Петро. — Тут у меня в роте ЧП вышло: один умник отказался на пост выйти!

— Больной, что ли? — спросил Иван.

— Да нет, не он, друг у него, понимаешь… так он к нему в санчасть ушел. Заместо поста!

— Ну чего ж, на всю катушку схлопотал, — прикинул сержант, — ты-то чего расстраиваешься? Хлопец-то как, ничего? По какому году?

— В этом году демобилизовываться должен.

— Это хуже. Кто, может, знаю?

— Говорил я тебе о нем… Студент бывший.

— С чудной такой фамилией, — сообразил Иван. — Что же это он, службы, что ли, не понял? Да ты лучше расскажи по порядку, а то тянешь из тебя: как да что…

Он снова наполнил стопки, выпил свою и, поерзав, устроился слушать. Что-что, а это Иван умел. Старшина не мог рассказывать коротко, и его вечно сбивали вопросами. А Иван, хоть и егоза, — никогда.

Петро выпил свою, подумал, все же предупредил: «Только не перебивай — дольше будет», — и после обстоятельного двукратного «кхм» начал:

— Портного Володьку Матвеева знаешь? Так вот этот Глипермандорзон, чтоб ему ни дна ни покрышки, закорешал с ним еще с карантина. Ну и парочка!.. Сейчас-то в полку привыкли, а сначала без смеха, когда они вместе, никто смотреть не мог. Порозь вроде нормальные, но, как бы тебе?.. Ну, в общем… Пат и Паташон.

Володька маленький, кругломордый, румянец от уха до уха, а уж ладненький — загляденье. Он деревенский, с Подмосковья. Смышленый хлопчик! Кончил вечерку и портновское, служить по специальности начал. Вкалывал, старался, безотказный такой — форму подгонит, кто ни попроси. Сначала поговаривали: себе на уме, а по мне — побольше бы таких, чтобы и дело делали и людей не обижали. Да и кто сейчас без ума?

А вот Глипер — тот хитрец. Но я его сразу раскусил. А с виду сущий недотепа. Сам длинный, жилистый, носяра — во! И не урод, но нескладный и какой-то желтый. Он до армии два курса кончил. Оно и видно — умник — вечно подсмеивается.

В первый же день его спрашиваю: «Арон, ты какой национальности будешь?» А он отвечает: «Буду, как и раньше, русским». Чуешь подковырку? И улыбается стоит. Я сразу за него взялся. Он несрушный, вечно копается, в строй последним подскочит, я ему палец. Другой бы запротестовал: не по форме же взыскание объявляю, но лишь бы после не попадался. А этот головой кивает, вроде даже сочувствует. А с самого как с гуся вода. Он у меня через день после отбоя туалет мыл. Чтоб не выпендривался, как муха на стекле.

Вот он и Володька не разлей вода стали. Только свободная минута — уже вместе. То вокруг плаца рядышком бегут или на спортснарядах болтаются (ужасно физо любят), а то просто сидят шушукаются, как девки на посиделках. А как-то захожу в ленкомнату, гляжу — чего удумали: Володька Глиперу подворотничок подшивает, а этот прохиндей книжку читает! Вслух. Объясняют, мол, разделение труда по способностям. Но этот номер у них больше не проходил. А бывало так, что Матвеев придет в роту, а Глипер тряпку по коридору гоняет, дневальный или опять штрафник, так и этот рукава засучивает. Ишь, нашлась дите́ нянька!

Мы с Матвеевым как-то в быткомбинате вдвоем остались (он мне мундир обуживал), я возьми и спроси: «Чего ты, Володя, с этим хитрецом нянчишься?» Он вроде сначала не понял: «Это вы, товарищ старшина, про Арона?» — «А про кого же?»

Тут он мне и выдал: во-первых, мол, Арон замечательный парень и я его будто бы не понимаю, во-вторых, что они после армии вместе будут жить, и в-третьих — в следующий раз мне его обыскаться, если опять что шить понадобится. Выбрил — будь здоров!

С тех пор я в их отношения не лез, хоть и дюже не нравились они мне.

Вот так они прослужили еще два года. Володька вроде ни разу не болел. Видно, верно говорят: кто не гнется, тот сразу ломится. Он и в санчасти-то не бывал, только чтобы дружка навестить. А Глипер — наоборот, чуть что: «Товарищ старшина, разрешите сходить в санчасть: затемпературил». Я ему не больно верю, но куда денешься? Возвращается, а сам улыбается с ехидцей: положили, докладывает. Берет книжки, экспандер, и — прямиком через плац отлеживаться, пока служба идет! Тьфу, явный сачок!

Ротный у нас мужик молодой, но справедливый и уважительный. Когда тех дембелей провожали, посоветовался со мной, не пора ли Глипермандорзона продвинуть, а то и самый грамотный, и все его годки — наводчики да командиры, а он все в заряжающих. А я ему: «И правильно. Он же сам не больно хочет!» Как вместе его проанализировали, так и ясно: сиди в «затыкающих» — не рыпайся. Так он и не рыпался, Иван! Не служит, а срок отбывает!..

И вот с неделю назад, в тот день еще «Спартака» привозили, иду я с офицерского сеанса, смотрю, сидят, голубки, в курилке, калякают. Личное время, конечно, но нехорошо как-то взрослым мужикам все время обниматься. Подхожу, слышу, Матвеев рассказывает, какой в санчасти новый врач — дуб. Раньше-то капитан Щавелев был, может, помнишь?

Тот уж слишком мягкий, я, когда срочную тянул, тоже разок этим попользовался. Новый-то майор — крепкий мужчина, сачков не любит. Наш — и то вроде реже болеть начал.

Ну сел я напротив, курю, сам слушаю. Они меня в упор не видят. Я Матвееву говорю: «Ты чего, Владимир, никак прибаливать начал? Я тут на днях в комбинат забегаю, погон отпоролся, говорят: с ушами слег». — «Прихватило маненько, старшина, — отвечает, — и на старуху бывает проруха».

Ишь ты, думаю, всегда уважительный был, а старослужащим стал — без «товарища» обходишься? Немного заело. Но говорю спокойно: мне ссориться с ним, сам понимаешь, ни к чему. А то менять в роте белье — мороки не оберешься. «Ничего, — говорю, — майор живо на ноги поставит». А Глипер чеканит мне, как по писаному: «Врач не костыль — не ставить должен, а лечить».

Тут Володька встрял: «Ага, — говорит, — уже поставил». Ну и рассказал, как главврач его выписывал. Он, видно, не в настроении был. Может, с похмелья… Обход делает, спрашивает Володьку: «Ну как?» Тот ему: «Голова разламывается, товарищ майор». — «А температура?» — «Нет температуры». — «Перележал, значит, пора выписывать».

Ко второму подходит: «У тебя что?» — «Понос, товарищ майор». Майор не то шутя, не то всерьез: «Мяса, чай, обожрался», — и к двери идет. Ну, этот, с животом, кричит ему вслед: «Какого мяса, третий день ничего не ем!» Майор ему: «А поносишь!» И дверь захлопнул.

Володька — юморной, его хлебом не корми, дай посмеяться. И Глипера тормошит: «Ну как, Ара? Вот это костыль!» А что? Может и придумал, а смешно! Тот же как с цепи сорвался.

Главврача и шарлатаном-то, и коновалом, и черте-те кем понес.

«А ты, — на Вовку, — раз голова не проходит, поезжай в госпиталь на обследование. А то кончишь, как…» И какого-то архитектора вспомнил, который все город найти хотел. Троицу какую-то, да от воспаления мозга за границей и помер. Штильман, что ли? А тоже, говорит, с ушей началось. Развитой этот Арон, ничего не скажешь. И ведь как накаркал! А под конец предложил Володьке вместе жалобу командиру полка писать: тогда, говорит, этот эскалоп зашевелится.