Аркадий Сарлык - Ухожу и остаюсь

Знать бы, чем все кончится!..

А тут, смотрю, кляузничать подбивает, а у самого гимнастерка чуть не до пупа, сапоги не чищены… Думаю, дай окорочу! «Прежде чем кляузу, — говорю, — строчить — застегнись как положено и устав почитай. А докладные, — объясняю, — коллективно не пишут, и опять же подают по инстанции. Так что сперва взводному отдашь. А то так и мне». В общем, меня самого разобрало, но и я его пронял-таки: не улыбается, и руки задрожали. Одну пуговицу застегнул, а верхнюю оставил: знает, шельма, что в уставе насчет курилки говорится…

Потом встал — и ко мне. Подошел вплотную — ну и страфуила! Грудь, дармодер, накачал, как у Спартака! Я, честно говоря, струхнул: а ну как грабанет ручищей — устанешь кувыркаться! Матвеев, знамо дело, скажет, ничего не видел, а на плацу ни души, все в фильму подались.

А он склонился ко мне и говорит сквозь зубы: «Если уж по уставу, так вы, старшина, не тыкайте». И тоже — просто «старшина». Не знаю, до чего бы дошло, да Володька подскочил: «Кончи, — говорит, — башка и так раскалывается, а ты тут заводишься. Проводи лучше до хозвзвода». А Глипер ему слышу: «Потому и завожусь!»… А Матвеев — ничего, обнял его, будто девка, и пошли. Вылитые Пат и Паташон!

Не знаю уж, ездил ли Володька в госпиталь, но из комбината он всю неделю не вылазил. Наверно, работы поднакопил, пока в санчасти лежал. Глипера целую неделю я почти не трогал.

А вчера наша рота в наряд вышла. Я был назначен помначкараула, а Глипер пошел на первый пост.

Ночь была, сам знаешь, жуткая, с дождем и ветром, но прошла нормально: никто на посту не задремал, в щели не забивались и гуртом не паслись (я лично ночью все три смены проверял). А день сегодня выдался как по заказу: тихий, солнечный. С утра, правда, парило, и днем в караулке было душновато. Ну, хлопцы из свободных смен и повылазили. Расселись, как воробьи, вокруг караульной площадки и жмурятся на солнце. Я тоже с ними курю, беды и духом не чую, и так чего-то спокойно на душе! Мы с начальником караула еще утром решили всему личному составу благодарность объявить «за бдительность в тяжелую ночь», если все в норме будет. Думаю себе: теперь уже за полдень, двум сменам отстоять осталось. Чего случится?

И Глипермандорзон со всеми сидит, хоть и не курит. Ему через час заступать, да, видно, не спится. Кто-то из молодых еще пошутил: «Что, Арон, дни до дембеля считаешь?» Он ничего не ответил. Сидит, улыбается малохольно. Разморило, видать. А лицо такое хорошее, умное… Тут еще я о нем подумал: «Вот уволишься, может, большим человеком будешь, а об службе вспомнишь как о дурном сне. А меня еще и матюжком помянешь: служака, так твою… А то так и вообще не вспомнишь!» А я ведь, Ваня, его порядку научить хотел. Ему же это в жизни пригодилось бы.

А по мне, как бы ни варил котелок, раз ты упрям, значит, глуп. Вот сидит, старослужащий называется, и друг-то у него портной, а мундир не подогнан, галифе висит, как будто в штаны наклал. А ведь Матвеев наверняка предлагал подстрочить. Так он не хочет, еще и кичится (сам слыхал): я, мол, человек сугубо штатский. Скорей бы уж увольнялся, а то какой пример молодым?

Тут вдруг два бойца с первого батальона бегут, еще издали кричат: «Арон, ничего не слышал? Там с Матвеевым неладно что-то. Он сознание потерял». Все встрепенулись: «Что? как?» Они рассказывают: зашли гимнастерки укоротить, а он работой завален, сидит голышом, машинка как пулемет, пот со лба не успевает смахнуть, а в подвале жара и духота — дышать нечем, как в парилке. Сами тут же взмокли. Спрашивают, как он тут работает, в обморок не падает? Он смеется: прогреваюсь, заодно вес гоняю. Стал гимнастерки обрезать, а у самого глаза косят. Они сначала подумали — придуривается: он же хохмач тот еще. Чтоб ему повеселее было, анекдот траванули. Володька как захохочет, глаза на лоб закатил и — навзничь с табурета. Они его поливать водой из графина, а он за голову держится и мычит, их не узнает — совсем угорел. Тут они его под руки и бегом в санчасть. Хотели уложить, не лежит. Разбушевался — два санитара и фельдшер втроем его держат, не знают, что с ним делать. А главврач, как назло, с утра в дивизионный госпиталь женщин повез!

Хлопцы кончили, все галдят, я на Арона кошусь, что он делать будет? А Арон на меня вовсю смотрит, сам, вижу, как в лихорадке, что-то замышляет. Сейчас, ясное дело, к другу проситься будет. А самому вот-вот на пост заступать. Что же, прикажешь подменять его, что ли? Так некогда уже, да и некем: у знамени с другого поста не поставишь. В общем, и додумать не успел — точно, встает, вежливый такой, подходит по всей форме, козыряет: «Товарищ старшина, разрешите сбегать в санчасть! Я быстро. Вы же знаете, что это серьезно!» Вижу, очень просит. А со стороны это «вы знаете» как будто требует получается. Все вокруг притихли, смотрят на нас. Отвечаю официально: «Рядовой Глипермандорзон, дружба дружбой, а здесь служба! С поста сменитесь, тогда и пойдете», Чую, как-то формально вышло, объясняю больше всем, чем Арону: «Чем ты ему сейчас поможешь? А здесь у тебя священная обязанность — пост! Да может, с ним и не то совсем, а и вправду он от духоты очумел. А вон и главврач возвращается, так что все в порядке будет», Арон оглянулся, увидел санавтобус у КПП, вроде немного успокоился. Ребята тоже вроде успокаиваться начали, но, вижу, какие-то разочарованные сидят. Разговаривают тихонько, то на меня, то на Глипера поглядывают. Я на часы смотрю: до очередного инструктажа еще четверть часа. Беспокоюсь опять же за Фомкина — молодого бойца, почему он задерживается. Они с Глипером один пост охраняли, и Фомкин его менял. С поста днем вернулся, говорит: «Зуб болит — еле достоял!»

Я его в санчасть отпустил, но велел не задерживаться. Вот, прикидываю, если бы Фомкин прямо сейчас пришел да согласился с Ароном сменами поменяться.

Так нет, соображаю, и это, пожалуй, не выход. Глипер из санчасти вряд ли вовремя вернется, чтобы на пост заступить. Гляжу на него, а он тоже в сторону санчасти поглядывает, губы кусает.

Нет, думаю, конь, шалишь, уж лучше пускай Фомкин попозже придет, когда мы эту смену разведем, а на посту Глипер лучше успокоится, да и лишний раз его приструнить не вредно.

Построил я вторую смену чуток пораньше, быстренько сам проинструктировал, пока начкараула у дежурного по части был, и повел с разводящим на площадку оружие заряжать. А тут, как на грех, Фомкин бежит, торопится, как я ему сказал, до развода поспеть. Я его перехватить не успел, а он уже, зелень, издали кричит: «Товарищ старшина, рядовой Фомкин из санчасти прибыл!» Ну и насчет мышьяка что-то, вроде кому интересно. Глипер, как был уже с примкнутым магазином, из строя выскочил и к Фомкину: «Матвеева, портного, видел?» Салажонок рад стараться, ему докладывает: «Видел только что. Как сумасшедший, по палате катается, никого не подпускает. Маленький, а здоровый. Главврача боцнул, тот сразу убег. И все время что-то вроде не по-русски бормочет». Я, конечно: «Прекратить разговоры! Рядовой Глипермандорзон, немедленно в строй!» Он ко мне поворачивается, говорит не своим голосом: «Товарищ старшина, замените меня пока Фомкиным. Он возражать не будет».