Алексей Митрофанов - Пречистенка

«Я умолял освободить меня, не идти на риск провала всего спектакля, но собрание было непреклонно, оно было уверено, что я просто ломаюсь, „как пьяница пред чаркою вина“, и мне пришлось согласиться — не портить же двум классам праздник», — жаловался Шверубович.

Революционные события не могли не сказаться на жизни школы. Один из гимназистов, А. Февральский, вспоминал об этом времени: «Занятия почти не нарушались — шли своим порядком и, пожалуй, более интенсивно: мы, ученики последнего, восьмого класса, были так увлечены изучением русской литературы второй половины XIX века и дискуссиями, проводимыми учительницей, что просили увеличить количество уроков. Но при этом школьное самоуправление, введенное в предыдущем учебном году, широко развернулось и приняло своеобразные формы: возникли не только „совет старшин“, но даже „парламент“ и „совет министров“; меня выбрали „министром народного просвещения“ и „товарищем председателя парламента“. Все это, конечно, звучит смешно, но тем не менее для нас деятельность этих школьных организаций со столь высокими наименованиями была первым опытом общественной работы».

Правда, были и другие взгляды на события. И упомянутый уже Владимир Шверубович писал об осени 1917 года: «Начались занятия в гимназии, репетиции и спектакли в театре, все по внешнему виду обычно. И в гимназии, и в театре шли яростные споры. Спорили главным образом о том, как пойдет дальше жизнь страны. Что большевики пришли к власти навсегда, что они сумеют ее создать и осуществить, — в это в нашем кругу мало кто верил».

* * *

Однако же расчеты гимназистов не были подтверждены историей. Оправдались прогнозы иных политических сил. Гимназия сделалась школой, притом школой самой обычной, ничем не выдающейся. А впоследствии она сменила статус и сделалась школой музыкальной. Лучшей в Москве, имени сестер Гнесиных.

Храм Христа Спасителя (Волхонка, 15) построен в 1881 году по проекту архитектора К. Тона. Впоследствии был снесен и восстановлен.

Автором первоначального проекта был, как известно, архитектор Витберг. Все, как говорится, было на мази. Витберг ликовал: «Храм во имя Христа Спасителя! Храм во имя Христа Спасителя! Идея новая. Доселе христианство воздвигало свои храмы во имя какого-либо праздника, какого-нибудь святого; но тут явилась мысль всеобъемлющая… Я понимал, что этот храм должен быть величествен и колоссален, перевесить наконец славу храма Петра в Риме. Надлежало, чтоб каждый камень его и все вместе были говорящими идеями религии Христа, чтоб это была не груда камней, искусным образом расположенная; не храм вообще, но христианская фраза, текст христианский».

Сам же император Александр I был более чем удовлетворен: «Вы отгадали мое желание, удовлетворили мысли об этом храме. Я желал, чтобы он был не одной кучей камней, как обыкновенное здание, но был одушевлен какой-либо религиозной идеею; но я никак не ожидал получить какое-либо удовлетворение, не ждал, чтобы кто-либо был одушевлен ею, и потому скрывал свое желание. И вот я рассматривал до двадцати проектов, в числе которых есть весьма хорошие, но все вещи самые обыкновенные. Вы же заставили говорить камни».

Однако же при новом императоре, при Николае I, Витберга сразу же обвинили в растрате, а концепцию храма — в масонских грехах. И то, и это — одинаково беспочвенно.

Витберга в ссылку отправили, храм запретили, а новый назначили строить архитектора Тона. Он не нашел ничего лучше, кроме как потребовать для своего произведения участок, занятый женским Алексеевским монастырем. Его отговаривали, но Тон настоял на своем. Согласились и власти. Алексеевцам же отвели другое место, на окраине Москвы.

Кроме самого монастыря пришлось разрушить пару монастырских кладбищ. Москвичи все это не одобрили. И когда последняя монахиня покидала дорогие ей стены обители, она пообещала: «Быть на этом месте луже» (и это, как ни странно, оказалось чистой правдой).

В народе говорили: горе тем работникам, что монастырь станут сносить. Действительно, в первый день разрушений, при огромной толпе возмущенных сограждан, верхолаз, снимавший крест, сорвался и разбился насмерть.

Во время строительства храма (в отличие от копии, оригинал был долгостроем) по Москве ходили слухи о злодействах, творящихся вокруг объекта. Жители окрестных домов доносили в полицию о странных стуках, беспокоящих их по ночам, о тайных подкопах, которые якобы ведутся. Все это увязывалось с репутацией самого места — Чертолья. Оно было названо так по реке Черторый (словно черт ее рыл) и пользовалось славой дьявольской.

Одна из горожанок до того дошла, что донесла на продавца цветочной лавки, не пустившего ее в свою подсобку. Барыня заподозрила неладное, вызвала полицию, та сообщение восприняла всерьез, явилась с обыском, но ничего злокозненного в лавочке не обнаружила.

Лишь спустя полсотни лет после закладки, храм наконец-то достроили, освятили и официально объявили московской святыней. Правда, и тут не обошлось без конфуза. Торжества планировали провести в 1881 году, приурочив их к 25-летию царствования Александра II. Но незадолго до них монарх был взорван. Объявили траур, празднование перенесли. А торопливый репортер из «Русских ведомостей» исхитрился опубликовать подробнейший отчет об освящении… за год до самого освящения. За что был изгнан из редакции.

* * *

Когда расхваливают храм Христа Спасителя, аргументы приводят все больше количественные. Стоимость, площадь, высота, масса золота… Даже время, затраченное на постройку, в этом ряду воспринимается как достижение — знай, дескать, наших, не с кондачка. Знаменитости, приложившие руку к созданию храма, тоже берут не столько качеством, сколько количеством — Суриков, Маковский, Семирадский, Верещагин, Клодт, Васнецов, Бруни…

Большинство же качественных оценок говорят отнюдь не в пользу храма.

Тарас Григорьевич Шевченко, очарованный Москвой и падкий на безудержные комплименты, тем не менее считал, что храм Христа Спасителя — «крайне неудачное громадное произведение. Точно толстая купчиха в золотом повойнике остановилась напоказ среди белокаменной». Под повойником, конечно, подразумевался купол.

Александр Васильевич Чаянов говорил, что храм блестит как тульский самовар.

Грабарь был более конкретен и научен — он писал, что храм Христа Спасителя — «образец ложнонационального вкуса».

Герцен же — более резок: «Новые церкви дышали натяжкой, лицемерием, анахронизмом, как пятиглавые судки с луковками вместо пробок, на индо-византийский манер, которые строит Николай вместе с Тоном».

Впрочем, перечисленные критики были в той или иной степени революционны (правда, при этом они с теплотой отзывались о других православных церквах). Но даже религиознейший Борис Константинович Зайцев, автор почтительной повести о Сергии Радонежском, признавался в нелюбви к храму Христа Спасителя, говоря, что он холоден и параден.