Алексей Митрофанов - Пречистенка

Вздрогнула. Потрогала руками голову Есенина. И в ужасе воскликнула:

— Холодной водой? Он не простудится?

И таких случаев было великое множество. Но всепрощение Дункан лишь подзадоривало ее мужа.

Иной раз танцовщица принималась мстить. Однажды, например, она вдруг погрозила кулаком лепному ангелу, который внешне сильно смахивал на «ангела» Есенина. Тот, увидя этот жест, со злостью погасил керосиновую лампу. В комнате сделалось темно. Показывать кулак стало бессмысленно.

Похоже, эта парочка существовала только страстью Айседоры и нежеланием Есенина всерьез менять что-нибудь в жизни.

* * *

Кстати, роскошь быта Дункан очень быстро вошла в анекдот. Весьма характерный пример на сей счет — разговор булгаковского доктора из повести «Собачье сердце» с представителями своего «домкома»:

« — Извиняюсь, — перебил его Швондер, — вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно в порядке трудовой дисциплины отказаться от столовой. Столовых ни у кого нет в Москве.

— Даже у Айседоры Дункан, — звонко крикнула женщина…

— Угу, — молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, — а где же я должен принимать пищу?

— В спальне, — ответили все четверо.

— В спальне принимать пищу, — заговорил он слегка придушенным голосом, — в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать — в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в столовой обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан! — вдруг рявкнул он — и багровость его стала желтой, — я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше прошу вас вернуться к вашим делам, а мне предоставить принять пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской».

В те времена не то, чтобы столовой с детской не было у большинства московских обывателей, — кровать свою имел отнюдь не каждый.

Кстати, по одной из версий Балашова пыталась снять парижский особняк Дункан (она, будучи дамой предприимчивой, перед поездкой в совершенно непонятную Россию решила его сдать — мало ли как судьба способна повернуться). Но не сняла — из-за отсутствия в особняке столовой. Ирма Дункан (приемная дочь Айседоры) иронизировала на сей счет — дескать, если бы Балашова все-таки сняла тот особняк, а после бы узнала, что Дункан живет в ее недвижимости, она бы сказала — «мы квиты!» — и отказалась бы оплачивать аренду.

* * *

Трудно себе представить, что все в том же доме действовала «школа босоножек» — студия танцев, возглавляемая Айседорой. Ее, собственно, и пригласили в Россию именно для того, чтобы обучать дочерей освобожденных рабочих свободным же танцам. Илья Шнейдер, секретарь великой танцовщицы, вспоминал о том, как начиналась эта школа: «Айседора, Ирма и я, вооружившись молотками, гвоздями и лестницей-стремянкой, повесили небесно-голубые сукна Айседоры в «наполеоновском зале», завесив и Наполеона, и солнце Аустерлица, и затянули паркетный пол гладким голубым ковром.

— Теперь свет, свет! — кричала Айседора. — Эту люстру убрать невозможно! Сколько в ней тонн? Но мы ее преобразуем! Революция так революция! А bas Napoleon! Солнца, солнца! Пусть здесь будет теплый солнечный свет, а не этот мертвящий белый! — не успокаивалась она.

Я понимал требовательность Дункан. Ее искусство органически требовало полнейшей гармонии музыки и света. Она, конечно, была далека от технологии светооформления, так же как и от законов физики, она говорила просто о вещах, казавшихся ей само собой разумеющимися.

— Вы ведь не представляете себе, чтобы кто-нибудь танцевал «Ноктюрн» Шопена в красном свете, а «Военный марш» Шуберта — в синем? Вспомните знаменитого слепого у Джона Локка в «Опытах о человеческом разуме». Он представляет себе пурпурный цвет как звук трубы…

Нелюбовь Дункан к мертвому белому свету зиждилась на тяготении ко всему природному, естественному, в том числе и к теплому солнечному свету. Она категорически запрещала, чтобы прожектор «следил» за ее движениями на сцене.

— Солнечные лучи не бегают за человеком, — говорила она.

Я спустил с недействующей люстры одиноко горевшую вместо лампионов и свеч большую лампу, и Айседора затянула ее оранжево-розовой шалью. Зал сразу потеплел. Возле стены поставили маленький электрокамин. Я заслонил его листом синего целлофана, и в волшебном розовом свете засверкал кусок не то синего моря, не то южного неба…

Айседора предупредила комитет, чтобы к утру все было готово для записи и осмотра детей. Утром же, едва газета с заметкой попала в руки родителей, дети появились: множество девочек и несколько мальчиков. Комитет недаром так долго корпел над своим «положением о школе»: родители привели детей в «школу танца».

Врач осматривал детей, а мы помогали записывать и давали объяснения родителям. Я смотрел, как Тамары, Люси, Мани, Нины, Юли, Лиды то стояли дичком, то шушукались, то вырывались из рук матерей, чтобы взбежать по широкой лестнице белого мрамора, и не думал, что отныне на долгие, долгие годы буду свидетелем их жизни, творчества, их счастья и горечи утрат, побед и поражений в искусстве».

Итак, школа была создана. Простые дети вдруг сделались приближенными к самой знаменитой танцовщице того времени. Искусствовед М. В. Бабенчиков оставил любопытные воспоминания о тех занятиях: «В аляповато украшенном пышной лепкой зале сидело человек двадцать детей, отражавшихся в зеркалах, вставленных в стены. Дети шумели, и потребовалось немало усилий со стороны воспитательниц, чтобы унять их. Пианист сыграл один из этюдов Скрябина, и Айседора через переводчика спросила детей, в чем содержание музыкальной пьесы. Дети хором ответили: „Драка!“ Дункан их ответ очень понравился, так как темой этюда была борьба, и она, улыбнувшись обольстительной улыбкой дивы, сказала мне: „Я хочу, чтобы детские руки могли коснуться звезд и обнять мир…“ Слова Дункан показались мне заученной фразой, тем более что только что перед тем я оказался случайным свидетелем ее весьма прозаического разговора со своим администратором».

А в скором времени и состоялся первый «выпуск» — достижения девочек продемонстрировали на так называемом «Красном стадионе» на Воробьевых горах. Сама Айседора пришла в восхищение своими питомцами. Она писала: «Дети, которые пришли на первое собрание бледными и слабыми, которые вначале едва могли ходить, прыгать или поднимать свои руки к небу, сильно изменились под влиянием воздуха (часть занятий проходила там же, на Воробьевых горах — А.М.), солнечного света, музыки и удовольствия от танцев…