Вениамин Агеев - Песни сирены [сборник]

Когда Нина появилась в моей жизни, она уже была влюблена и, в силу этого, вряд ли могла помнить детали нашего знакомства. А скорее всего, и вовсе не обратила на меня внимания, когда мы встретились в первый раз. Произошло это на общежитской вечеринке по случаю неожиданного визита моего друга и бывшего наставника Лёни Соловьёва. К тому времени он уже работал врачом по месту распределения, но его немногочисленные верные друзья и последователи всё ещё учились на старших курсах института. Лёня в то время начал подумывать об эмиграции и приехал в Оренбург специально для получения вкладыша к диплому, взамен утерянного. Для подтверждения квалификации за границей оказалось необходимым предоставить свидетельство о количестве учебных часов по пройденным предметам – кстати, единственный известный мне случай, когда кому-то понадобился дипломный вкладыш, этот странный документ смутного назначения. Во всяком случае, ни у меня, ни у моих близких знакомых его никто и никогда не спрашивал. Дубликат вкладыша Лёне удалось получить не без труда, но в конце концов всё разрешилось благополучно, и на радостях по случаю удачного завершения своей поездки он задал прощальный банкет – то есть накупил в ближайшем гастрономе всевозможной выпивки и снеди и назначил время и место. Выбор места, разумеется, пал на мою комнату, но каким именно образом там появилась Нина, неизвестно. В тот день мне было не до выяснения подробностей, а позже я не удосужился её об этом спросить. Скорее всего, она пришла с одним из Лёниных приятелей, из тех, что были помладше, потому что сам он, в силу разницы в возрасте, никак не мог быть с ней знаком. Народу собралось много, люди беспрестанно приходили и уходили в течение целого вечера, и в какой-то момент, прошедший для меня незамеченным, Нина оказалась за столом почти напротив меня. Я ожесточённо спорил о чём-то с сидящим рядом со мной Соловьёвым, когда случайно зацепил боковым зрением лицо незнакомой девушки и обернулся, чтобы разглядеть её получше. А через какую-то секунду, вновь возвращаясь к дискуссии, обнаружил, что предмет нашей с Лёней беседы оказался без следа стёрт из моей памяти. Соловьёв по этому поводу лишь весело рассмеялся – он и вообще-то всегда был добродушно насмешлив – и спросил, не дать ли мне воды, чтобы я пришёл в чувство. Нина очень быстро ушла, но я всё же успел узнать её имя, почти навязчиво ей представившись. На моего друга, как я с удивлением обнаружил, она не произвела ни малейшего впечатления, хотя, будучи в секторе его зрения за столом, без сомнения, была подвергнута достаточно пристальному рассмотрению. Иначе не объяснить тот факт, что Соловьёв выдал Нине убийственно точную характеристику, когда меня угораздило опрометчиво поинтересоваться его мнением. Я очень долго не мог простить этого Лёне. Сначала – из-за чересчур резких слов, оскорбивших мои чувства, а потом, когда мне, наконец, пришлось самостоятельно прийти к кое-каким похожим выводам – из-за его правоты, с течением времени всё более обнажающейся, и в этой наготе становящейся всё более неприятной. Теперь-то мне ясно, что он всего лишь хотел по-дружески предостеречь меня, но тогда я был всецело под властью накрывшего меня с головой слепого обожания. Впрочем, и момент для вопроса был мною выбран не слишком удачно: разговор происходил на перроне железнодорожного вокзала, куда я приехал сразу после занятий, чтобы проститься со своим ментором. Как выяснилось потом – уже навсегда.

– Не советую, Санёк, – сказал мне Соловьёв, причём, против своего обыкновения, не со своей характерной ухмылкой, а даже как-то чересчур серьёзно. – Не советую. Меня всегда удивляли мужчины, в поисках тепла идущие на штурм какого-нибудь холодильника вроде неё. Глядя на их бурлящий энтузиазм со стороны, можно подумать, будто и в самом деле где-то там, в глубине, скрытый от посторонних глаз, сияет неугасимый пламень. Куда там! В конце концов, прорвав тысячу линий обороны, эти чудаки так и не находят ничего кроме вечной мерзлоты и слежавшегося наста. А ведь, казалось бы, всё должно быть просто и понятно с самого начала: женщина, выглядящая холодной, такая и есть на самом деле. Так зачем переживать понапрасну? Иди своей дорогой, а твоя Снежная Королева пускай себе идёт своей. Ведь её глаза не врут – они честно сообщают тебе, что внутри сосуда находится жидкий азот.

Даже тогда я ощутил некоторую правоту его слов, потому что ответил, если и немного обиженно, то всё-таки в тон:

– Хоть снежная, зато королева.

Действительно, у Нины всегда и везде, при любых обстоятельствах и в любой компании, проявлялись непонятно на чём основанные аристократические претензии – откуда только что бралось! Замечу, что впоследствии, после общения с тестем и тёщей, происхождение Нининого высокомерия и снобизма стало для меня ещё более загадочным, чем раньше. Но тогда, в самом начале нашего знакомства, мне даже нравился хрусткий обжигающий ледок в её глазах – особенно после того, как Нину удалось немного приручить и она стала выделять меня из прочей простолюдной массы. И всё же Лёнино предсказание насчёт пламени прозвучало обидно, поэтому я счёл нужным добавить:

– А по поводу огня – как знать. Может, и сияет.

– Ну разве только неоновый, – не согласился Лёня, правда, довольно миролюбиво – было заметно, что ему не хочется со мной ссориться из-за какой-то, как он наверняка считал, ерунды.

Тем не менее, наша переписка с Соловьёвым, бывшая до этого разговора довольно интенсивной, вскоре увяла, а после того, как у меня сменился почтовый адрес, прекратилась совсем. И всё это из-за Нины, вернее, из-за того, что он своими неосторожными словами, к несчастью, задел во мне какой-то слишком болезненный нерв. Примерно через полтора года после размолвки на перроне Лёня уехал за границу, как я узнал уже постфактум от одного из наших соучеников. В тот момент, наверное, ещё можно было восстановить с ним связь, но я всё никак не мог справиться с обидой, хотя и начал догадываться, что он не так уж и виноват. Спустя несколько лет, уже после развода, я всё-таки попытался найти Лёню, но потерпел неудачу. Письмо, отправленное на адрес его родителей, к моему искреннему огорчению, вернулось назад запечатанным в другой конверт и в сопровождении печальных известий в виде приложенной записки. Новая владелица дома сообщала, что родители Соловьёва поумирали один за другим, сначала мать, а потом и отец – впрочем, насколько я помнил, мой друг был очень поздним ребёнком, так что к моменту кончины им должно было быть лет под восемьдесят. Сам же Лёня, как следовало из письма, для продажи имущества на родину не приезжал, а, вступив в права наследования, оформил все дела через агентство недвижимости по доверенности, выписанной на имя какой-то дальней родственницы. Насколько я понял, в последний раз его видели в тех краях на похоронах матери. Что же касалось теперешнего адреса, то ни новой жилице, которая Лёню даже никогда не видела, ни ближайшим соседям, у которых она пробовала было навести справки, ничего об этом не было известно. Мои усердные поиски через различные средства электронной связи тоже не дали никакого результата. Всё же я надеюсь, что мне ещё доведётся когда-нибудь встретиться с Лёней, и тогда я попрошу у него прощения. Однако сейчас речь не о нашей дружбе, столь обидно угаснувшей, а о том, насколько верное суждение мой проницательный наставник вынес о Нине из одного-единственного мимолётного контакта.