Элизабет Говард - Беззаботные годы

«Интересно, почему, – уже в который раз задалась вопросом Джессика, – он всегда ведет себя особенно отвратительно перед самым нашим отъездом?» И дело вовсе не в том, что его не пригласили. Эдвард и Вилли всегда были добры к нему, но ехать со всеми он не соглашался. И, что еще хуже, не оставлял их в покое совсем: обычно он, как сейчас, говорил, что, скорее всего, приедет на последние выходные в конце этих двух недель, и это почему-то звучало как угроза и в то же время вызывало у нее ощущение, будто бы она по своей прихоти бросает его. Но отказываться от бесплатных каникул за городом для детей не следовало, и если уж говорить начистоту (а она, конечно, считала, что неизменно честна с собой), то и ей не повредит деревенский воздух, отдых от стряпни и тревожных мыслей о том, как растянуть деньги на хозяйство теперь, когда все четверо детей дома и еда нужна в количествах, о которых даже думать утомительно, не говоря уже о стирке и глажке. О, блаженное безделье на лужайке с бокалом джина с лаймом, пока кто-нибудь другой готовит ужин!

Он опять вернулся и остановился в дверях спальни, преувеличенно-терпеливо ожидая, когда она закроет чемодан. Ему всегда удавалось настоять на своем желании погрузить вещи в машину, тем самым внушая ей чувство вины. В сущности, даже при наличии багажника на крыше машины разместить вещи всех пятерых было непросто, но он устраивал из этого строго организованное действо и требовал, чтобы весь багаж сначала выносили на тротуар к машине, и лишь потом принимался грузить его.

– Извини, дорогой, – сказала Джессика со всей жизнерадостностью, на какую только была способна.

Он подхватил чемодан и вскинул брови.

– Можно подумать, вы на полгода уезжаете.

Но эти же слова он повторял каждый раз, и она давным-давно перестала объяснять, что на две недели человеку требуется столько же вещей, сколько и на полгода. Глядя, как он тяжело ковыляет по ступенькам, волоча чемодан, она испытала знакомый прилив жалости и угрызений совести. Бедный Реймонд! Он ненавидел свою работу казначеем в крупной местной школе, был из тех, кому для хорошего настроения необходима физическая активность, которую его нога полностью исключала. Он вырос в достатке, а теперь денег у него не было, только туманные надежды на вздорную тетку, которая регулярно намекала, что может и передумать и оставить ему вместо денег свою коллекцию картин – одного Уоттса, некоего Ландсира и более пятисот тошнотворных акварелей, написанных ее покойным мужем. Но даже когда у него появлялись деньги, надолго они не задерживались: он тратил их на очередную безнадежную и безумную идею. К работе с людьми он был неприспособлен: многое действовало ему на нервы, и он срывался в самый неожиданный момент, и вместе с тем он, лишенный деловой жилки, настоятельно нуждался в партнере. Джессика знала, что он в любую минуту готов бросить свою нынешнюю работу ради какого-нибудь нового замысла, но деньги на него можно было раздобыть лишь продажей их нынешнего дома и переездом в какое-нибудь менее приятное и более дешевое жилье. Не то чтобы она любила их дом (хорошенький, как игрушечка, полуособняк на две семьи в тюдоровском стиле, как она говорила, когда хотела посмешить Эдварда), построенный вскоре после войны подрядчиками-спекулянтами, занятыми ленточной застройкой вдоль главного шоссе на Ист-Финчли. Комнаты в нем были тесными, коридоры – настолько узкими, что по ним не удавалось пронести поднос, не ободрав костяшки пальцев, к тому же в стенах уже появились длинные косые трещины, распашные окна перекосило, они протекали, в кухне всегда пахло сыростью. За домом, в конце длинного узкого сада, стоял сарай, который Реймонд выстроил, когда загорелся идеей выращивать грибы на продажу. Теперь этот сарай служил Джуди домом, куда она могла пригласить подружек – в сущности, подарок судьбы, потому что если в семье ты самый младший, то и комната тебе достанется самая тесная, где с трудом хватает места для кровати и комода.

– Джессика! Джессика!

– Мам, тебя папа зовет!

– Там молочник, мама. Ему заплатить надо.

Она расплатилась с молочником, послала Кристофера поторопить старших девочек, зашла в гостиную проверить, что пианино закрыто, и накинула на него от солнца платок в турецких огурцах, велела Джуди сходить в туалет и наконец, когда больше не смогла придумать, что бы еще сделать, вышла из дома и направилась по мощеной дорожке к узорной калитке – в данный момент она была открыта, на ней восседала Нора – наблюдала за финалом процесса погрузки вещей.

– Цель предприятия, Кристофер, на случай, если ты так и не понял, – не дать чемоданам ерзать.

– Да я понял, папа.

– Понял , говоришь? В таком случае удивительно, как тебе не пришло в голову пропустить веревку через ручки! Полагаю, это означает, что ты просто-напросто не блещешь умом.

Кристофер покраснел, забрался на подножку и начал просовывать веревку под ручки чемоданов. Глядя на его тоненькие, белые, как бумага, руки, торчащие из закатанных рукавов рубашки, подол которой от резкого движения выбился из-под пояса брюк, Джессика ощутила, как в ней смешались любовь и ненависть: ее сын и муж действовали из лучших и из худших побуждений соответственно. Она запрокинула голову и посмотрела в небо: недавняя голубизна выцвела до млечно-белой серости, воздух стал неподвижным. Успеют ли они добраться до Суссекса, пока не грянула гроза?

– А по-моему, замечательно, – оценила она. – Где Анджи?

– Ждет наверху. Не хочет жариться на улице, – ответила Нора.

– Ну так позови ее. Я думал, тебе было велено передать обеим девочкам, что пора спускаться.

– Наверняка он так и сделал, дорогой, но ты же знаешь Анджи. Позови ее, Нора.

Джуди, самая младшая, вышла из дома, подошла к Джессике и поманила ее к себе, давая понять, что ей надо пошептаться. Джессика наклонилась.

– Мам, я старалась, но ни одной капельки не вылилось.

– Ничего страшного.

Анджела в голубом льняном костюме, который сшила сама, неторопливо вышла из дома и направилась к ним по дорожке. Она была в белых туфлях, несла в руках пару белых хлопковых перчаток и выглядела так, словно собралась на свадьбу. Джессика знала, что она рассчитывает поразить тетю Вилли, и промолчала. Анджела, которой только исполнилось девятнадцать, с недавних пор стала и мечтательной, и требовательной. «Ну почему у нас вечно нет денег?» – сетовала она, когда хотела получить больше на карманные расходы (она называла это деньгами на одежду), а Джессике приходилось отказывать. «Деньги – это еще не все», – однажды сказала она, а услышавшая ее Нора моментально парировала: «Да, но это хоть что-то, верно? Значит, не совсем ничто ».