Жужа Тури - Под одной крышей

…Она, затаив дыхание, сидела в ванной, пока они не ушли. Вот был бы номер, если бы Рене запер прихожую на ключ, но он сообразил, хитрый тип. Она не спеша оделась, спустилась вместе с Жигой вниз по лестнице, волоча за собой рюкзак, черт бы его побрал. Пусть теперь Рене попробует оправдаться, если сумеет.

Мали села на край постели и, опустив голову, поежилась от холода. Затем быстро натянула чулки, надела туфли, платье и, подойдя вплотную к большому зеркалу, стала разглядывать свое отражение. Какой мрак в комнате, она бледная, как привидение, волосы прилипли к шее, ко лбу, бр-р-р!

Затем она отправилась в ванную; никогда еще у нее не было такой тяжести в ногах. В ванной тоже темнотища, влажное белье задевает по лицу; вероятно, жиличка зажигала коптилку, оттого такой едкий запах. Куда она кладет веник, щетку? Ищи теперь, а между тем каждую минуту могут постучать и увидят ее с совком для мусора в руке… Ничего себе! В Чобаде она не докатилась бы до этого…

Застелить постель или не надо… а, и так сойдет, было бы ради кого стараться, только не ради Рене. Извольте, объяснитесь, выкладывайте свои оправдания, а потом она просто укажет ему на дверь.

Возле зеркала она видит скатанный клубок волос. Но мусор уже вынесен, не выходить же из-за этого клубка, как-нибудь потом, пойдет открывать дверь и захватит. Она сидит на постели в томительном ожидании. Напрасно она выставила продукты за окно. Не велика важность, если бы его светлость был шокирован тем, что она ест прямо с бумаги. Мали встает с чуть слышным стоном и подходит к окну. Отрезает кусок хлеба, колбасы, поглядывая вниз, на улицу Надор. Сколько людей на улице, тачки, повозки, неужто никогда не будет конца этому переселению народов? Прилично одетых людей почти не видно, сплошь грубые ботинки, галифе и противные бороды: могли бы уже побриться, ведь со времени блокады прошло почти два месяца. В такой суматохе трудно разглядеть знакомое лицо. Может быть, Рене свернул под арку ворот, а она и не заметила, стук в дверь здесь, у окна, не слышен.

Она резко повернулась, вышла в прихожую, открыла дверь — там тоже тихо. Сбежала вниз.

— Меня не спрашивали? — поинтересовалась она у Мари.

— Здесь?

— Здесь, конечно, где же еще.

— Нет, никто не спрашивал.

Баронесса прошла в глубь кухни, но дверь оставила открытой, чтобы видеть лестницу.

— Утром, когда мы расстались с тетушкой, она обещала навестить меня, но, наверное, не рискнула тащиться пешком в такую даль. Вы не скучаете здесь? Хоть бы книга какая была, ей-богу, боюсь вечерами оставаться одна. Завтра хоть пешком, но отправлюсь домой, в Чобад, не могу здесь больше.

Она раздраженно расхаживала между дверью и плитой, на миг остановилась и, не отрывая взгляда от лестничной клетки, не оборачиваясь, спросила:

— Сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Я так и думала. Мне тоже нет еще двадцати пяти, а сколько пришлось пережить. Непростительная глупость такой молодой выйти замуж, похоронить себя в деревне. Собственно, жизнь следовало бы начать сейчас, уже имея некоторый опыт, в какой-то мере зная мир и людей. Правда, я никогда не была глупой гусыней. Ненавижу таких, а вы? К сожалению, я всегда была не по годам развита, думаете это хорошо? — Она неторопливо прошлась по кухне, в раздумье разглядывая растопыренные пальцы правой руки. — Сегодня мне не по себе, бог его знает отчего, все действует на нервы. Право же, Эгону пора бы вернуться домой. Я решила не давать ему покоя до тех пор, пока он не получит какую-нибудь приличную должность. В имении обойдутся без него, там есть управляющий, к тому же неизвестно, сколько нам оставят. Быть баронессой Вайтаи неплохо, не спорю, но разве помешает стать, предположим, еще и статс-секретаршей или женой депутата и жить здесь, в Пеште, вращаться в обществе, это совсем было бы недурно, не так ли? Поэтому…

Она стремительно выбежала на лестничную площадку, но тут же, разочарованная, вернулась. В дверях появился Пинтер-старший.

— Целую ручки, — поклонился он баронессе, затем кивнул Мари: — Здравствуйте, — и снова к Малике: — Как поживаете, баронесса?

— Так себе, ничего.

Уполномоченный по дому помолчал, затем спросил у Мари, где ее сестра.

— На площади Телеки? С ума посходили эти женщины, — проворчал он, — их так и тянет на площадь Телеки, как раньше в Зербо. Моя жена тоже…

И поскольку женщины не проявили никакого желания вступать с ним в разговор, поспешил распрощаться. Малика предложила Мари пойти с ней наверх.

— Право же, ну чего вам тут торчать одной? Сестра позовет вас!

Когда Мари наотрез отказалась продолжать разговор наверху, она позвала Жигу. Собака не шелохнулась, свернувшись в комочек, посапывала. Баронесса ухватила ее за загривок, подняла и нашлепала.

— Это еще что такое, не идешь, когда тебя зовут, вредный щенок!

И она пошла с ним наверх. А «вредный щенок», повернув голову, смотрел на Мари грустными, полными упрека и мольбы блестящими глазами.

Под сводами ворот загрохотала тележка юного Пинтера и остановилась возле дворницкой. Мари выбежала, подхватила оставшуюся печку, понесла ее в дом. Луйза шла за ней с сумкой и руках.

— Гуся принесла, — сказала она, очень довольная своей удачей, — и картошки, потушим с печенью. Лаци не ест без картошки, говорит, без нее слишком жирно.

Пока разделывали гуся, она рассказывала о своих похождениях.

— Могла бы продать и вторую печку, за нее предлагали мыло, свечи, но уж очень жуликоватая морда была у того парня, лучше, думаю, не связываться с ним. — Потом, словно желая избавиться от того, что постоянно мучило ее, не давало покоя, Луйза сказала: — На твоем месте я бы не взяла то платье. Правда, у меня не ахти какой выбор, но, пока не привезешь свои вещи, носи мою фланелевую блузку в полоску или серый костюм, а то, может, ты ждешь, чтобы я предложила тебе? Ты просила у меня только фартук для работы…

Мари покраснела. Она знала, что Луйза не промолчит, и все же слова сестры застали ее врасплох. Они оставили горький осадок у нее в душе, и она сказала с упреком:

— Не знаю, зачем ты из каждого пустяка делаешь бог знает что. Я же расплачусь за него… Не даром же я беру…

— А ты подумала, что сказал бы Винце об этом? Он бы, пожалуй, тебя убедил, что у нас нет с ними ничего общего, мы никогда не найдем с ними общий язык. В том-то и дело, что она не подарила тебе платье. Ты стираешь ее грязное белье, тогда как она нежится в постели. Она вертит тобой, как ей вздумается. Совсем заморочила тебе голову, как я погляжу.

И Мари поняла, что ей не следовало брать зеленое платье, спокойный тон Луйзы убедил ее, тем не менее она обиженно пожала плечами и запальчиво сказала:

— Значит, мне уже и разговаривать ни с кем нельзя, не то что подружиться.