Жужа Тури - Под одной крышей

Луйза внимательно слушала не в меру расхваставшегося мужа, затем с таким же вниманием выслушивала истории, рассказанные сестрой об осадном положении в семье Пинтеров, о платьях, сшитых в мастерской, капризах заказчиц и о песике Жиге. Позже Ласло Ковач читал вслух наиболее интересные сообщения «Сабад неп» и «Непсавы», и, если в какой-нибудь статье упоминалось имя функционера социал-демократической партии, фамильярным тоном, как о близком приятеле, говорил: «Ага, дружище Янчи Келети, так-так, социал-демократы заседали в Сексарде…»

По субботам Луйза мыла лестничную клетку, вечером выносила с Мари под арку ворот мусор, собирала у жильцов продовольственные карточки, если объявлялось о выдаче чего-нибудь, становилась в очередь у булочной и продовольственного магазина, а если Лаци, захватив ящик с инструментами, отправлялся куда-нибудь ремонтировать лопнувшую трубу, подтекающий водопроводный кран или засорившийся унитаз, с сияющим лицом говорила Мари: «Лаци пошел на работу!»

И если жизнь на третьем и первом этажах была унылой и удручающей, то в комнате для прислуги на втором этаже ее с полным основанием можно было назвать сплошной мукой.

Баронесса где-то разжилась керосинкой, поставила ее на газовую плиту и начала кухарничать. Керосинка коптила, после каждой готовки стены покрывались пятнами копоти, нестерпимая вонь просачивалась в комнату Мари, куда баронесса, разумеется, заходила, не закрывая за собой дверь. Пока что-то подогревается на коптящей керосинке, Малика пооткрывает настежь все двери в квартире, затем усядется с книгой на кровать Мари и следит оттуда за своими кастрюлями, упрямо не поддававшимися воздействию огня керосинки. Супруги Вайтаи ели на кухне, так как баронесса не захотела носить посуду в комнату и обратно. Приходившие в это время гости тоже усаживались на кухне. Именно так они принимали однажды братьев Матеффи и пресловутую подругу баронессы, которая принимала участие в той памятной попойке.

— Я люблю сумбур и в хозяйстве, — сказала Малика. — Лучше переносить запах пищи на кухне, чем в спальне, не так ли?

— Ну конечно, — согласился Питю Матеффи с повязкой Красного Креста на рукаве, по-кавалерийски оседлав один из кухонных стульев.

— Здесь удивительно приятно, — восторженно прогнусавила та, которую баронесса выдавала за свою подругу, стреляя глазами в кислое лицо барона Эгона Вайтаи и заговорщически подмигивая Мали.

Когда они кончили есть, Мари зашла за чем-то на кухню. Ощутив на себе устремленные на нее любопытные взгляды, она смутилась и негромко поздоровалась. Сказав свое «Здравствуйте!» хотела было идти к себе в комнату, но ее остановила баронесса.

— Привет, Маришка, — сказала она. — Знакомьтесь, это мой муж.

Мари взглянула на обрюзгшее, желтоватое лицо барона Эгона Вайтаи, на обвислые усы, гладко зачесанные назад светлые волосы, на его пухлые, обросшие рыжими волосами руки. Барон, хмурясь, молча кивнул. Закрывая за собой дверь, Мари слышала, как кто-то, скорее всего тот молодой, с красным крестом на рукаве, тихонько присвистнул. У себя в комнате она открыла окно, поправила постель, а когда компания удалилась из кухни, ушла к Пинтерам. Вечером на кухне было все так же, как днем: посередине стул, на котором сидел по-кавалерийски Иштван Матеффи, на столе гора грязной посуды, на полу разбросаны картофельные очистки и над всем этим — резкое зловоние. Услышав шаги баронессы, Мари вышла в прихожую:

— Не оставляйте, пожалуйста, грязную посуду, вся вонь идет ко мне в комнату.

— Неужели? Завтра придет женщина и наведет чистоту.

Мари собралась уходить, но тут же повернулась:

— Вы используете кухню как столовую, а где я буду готовить, когда вернется мой муж?

— Это случится нескоро. Разве нынче можно загадывать так далеко?

— Но ведь господин барон вернулся?

— Мой муж — совсем другое дело… одним словом, он приехал специальным эшелоном.

— Да и комната мне понадобится, — теперь уже упрямо продолжала Мари.

— Какая комната?

— Вот эта. — Они стояли возле лакейской, и Мари постучала пальцем в дверь. — Вы, Малика, знаете, что она моя и в комнату для прислуги я въехала временно, пока вы не освободите ее.

— Откуда я могла знать? Впервые слышу об этом. Что творит этот Пинтер! — всплеснув руками, засмеялась она. — Сначала записывает нас на общественные работы, ну ничего, Эгон объяснил ему, что мы даже не прописаны в Пеште, и он сразу прикусил язык, теперь с этой комнатой. Что с вами, Маришка, вы, наверно, с левой ноги встали сегодня, ко всему придираетесь. Разве вам плохо в этой комнате?

— Пока я одна. Но…

— Знаю: если вернется муж. Тогда и поговорим, поверьте, я впервые слышу насчет лакейской.

На следующий день она объявила Мари, что барон и слышать не хочет об освобождении лакейской. Уполномоченный по дому в его отсутствие самовольно поселяет Мари Палфи как квартирантку в комнату для прислуги, рядом с кухней, и пусть теперь задним числом она не претендует ни на что другое.

— Но ведь у меня ордер есть, — недоумевала Марина одну комнату, там сказано и насчет мест общего пользования…

— Вот в том-то и дело. Кроме того, вы получили еще и ванную и тем не менее недовольны. — Баронесса уставилась в самую середину лба Мари и, не дождавшись возражений, громче обычного хлопнула дверью.

Луйза насела на Пинтера.

— Ловко вы это обстряпали! Баронесса провоняла ей всю комнату своей готовкой, оставляет на кухне грязную посуду, заходит к ней когда вздумается… принимайте меры!

Уполномоченный по дому хмыкал, сетовал, делал кислую мину.

— Послушайте, госпожа Ковач, — сказал он, — мне очень неприятно… Потерпите, все надо уладить по-хорошему.

Луйза размахивала руками, кричала и, когда в подворотне лицом к лицу столкнулась с бароном, прошла мимо, не поздоровавшись. Эгон Вайтаи не обратил внимания на враждебно настроенную дворничиху, и невозмутимо безразличный взгляд его светлых глаз еще больше разозлил Луйзу.

— Говорят, что не прописаны в Пеште, и тем не менее занимают четыре комнаты. А людям жить негде. Вы, господин Пинтер, как уполномоченный по дому, обязаны поставить в известность управление, так сказано в газетах!

— Чего вы хотите от меня, госпожа Ковач? — простонал Пинтер. — У меня и без того забот по горло, а вы еще тут…

— Так вот знайте, господин Пинтер: стоит Мари захотеть, и она въедет в одну из комнат с окнами на улицу, право у нее на это есть. Вы, господин Пинтер, прекрасно знаете, что комнаты для прислуги не считаются жилым помещением. Но она не будет претендовать, если ей дадут другую, где можно поставить две кровати и шкаф.

— Ладно, ладно, я постараюсь все уладить.

Но прошло несколько дней, и все осталось по-прежнему, за исключением появившейся однажды на кухне сварливой и грязной старухи. Шаркая ногами, ворча и бранясь, она вымыла гору грязной посуды, кое-как подтерла кафельный пол, взяла свою затасканную сумку и ушла, хлопнув дверью. Вечером Мари тщетно искала свой белый фартук, который она обычно вешала сбоку на кухонном буфете. Даже не могла уснуть, до того расстроила ее эта пропажа. Где взять теперь новый фартук, ведь жалованья, которое она получает от Юци Пинтер, едва хватает на самое необходимое. Она прячет заработанные деньги в комоде под простынями, но, когда соберется наконец что-нибудь купить, цены возрастут вдвое. Юци постоянно ругает ее, зачем она ждет, пока деньги не обесценятся наполовину. Но что поделаешь, ведь ей так хочется кое-что скопить к возвращению Винце. Старая ведьма, больше некому взять этот фартук. Вся ее посуда, кастрюли на кухне. При этой мысли она как ужаленная соскочила с кровати, побежала на кухню и сунулась в буфет. Ну конечно, исчезла алюминиевая кастрюлька с длинной ручкой! В отчаянии она осмотрелась вокруг и обнаружила закопченную кастрюльку в раковине. Облегченно вздохнула и в чем была, босиком, в выцветшей ночной сорочке до колен, принялась песком чистить кастрюльку. Надо будет попросить Лаци врезать замок в буфет, а насчет фартука сказать Малике.