Жужа Тури - Под одной крышей

— Спустись к нам!

— Некогда, — крикнула Мари, — и так не управляюсь с делами…

— А ты все-таки спустись.

Было что-то особенное в лице Луйзы, в ее взволнованном голосе… Мари очертя голову помчалась вниз, чуть не сорвала дверь с петель и… разочарованная, остановилась. Это был не Винце, а незнакомая женщина — не то горожанка, не то из деревни. Она сидела у печки, сложив руки на груди, и пристально, с усмешкой смотрела на Мари, окидывая ее взглядом с ног до головы.

— Смотрите-ка, я бы и не узнала ее, — произнесла она хрипловатым, грубым голосом, продолжая сидеть.

Это была Кати, сестра из Пецела, та стройная молодая девушка, которая любила танцы, с двумя братьями ходила на гулянки, прятала от них деньги под подушкой, давала волю своим рукам, выпивала, та самая Кати…

— Это ты… — пролепетала Мари.

— Я, — кивнула Кати и засмеялась. Она не встала, Мари тоже присела на соседний стул, посматривая то на Кати, то на Луйзу, хлопотавшую у плиты.

— Цыпленка привезла, — сказала Луйза. Все ее движения, раскрасневшееся лицо говорили о том, что она рада сестре. — Но, видишь, сидит и молчит, ничего не рассказывает.

— А что рассказывать? — Кати повела полными плечами. — Видишь, жива, здорова.

— А братья в Пецеле?

— Там. Тоже живы, здоровы. Женились. Фери выучился на столяра, обзавелся мастерской, остепенился. Йожи каким был, таким и остался.

Луйза спешила поскорее управиться, чтобы сесть рядом с Кати. Она расспрашивала, изумлялась. Каждое слово приходилось вытягивать из сестры, как клещами. А оба старших брата, которые еще в тридцать втором году переехали в Пешт, как они, что с ними? Кати не знала и только пожимала плечами… Пропали бесследно, может, на войне погибли. Луйза все расспрашивала и расспрашивала:

— А сама-то в девках или замужем? Где была все это время, да говори же наконец!

— Вышла замуж, — ответила Кати.

— Где живешь, кто твой муж?

— Где же еще, в Пецеле, конечно. Два месяца назад получали землю.

— Он пецельский?

— Да. Но познакомились мы в Дебрецене, он был солдатом тогда.

Посыпались новые вопросы: что она делала в Дебрецене? Цел ли дом в Пецеле, кто живет в нем? Мари поставила на стол тарелки, побежала на третий этаж сказать, что приехала сестра, с которой она не виделась восемь лет, и снова вернулась в дворницкую. Кати хлебала суп, посматривая на обеих сестер, на знакомые ей строгие губы, морщинки на лбу у одной и кроткое, узкое и бледное, детское личико другой. Постепенно она разговорилась:

— Что делала в Дебрецене? Служила, и там, и в других местах, так как не могла подолгу усидеть на одном месте. Дом в Пецеле, два хольда земли пришлось продать, вскоре после того, как ты, Луйза, потребовала ее долю. — Она кивнула в сторону Мари. — Не оставалось и мешка картошки, ничего, хоть шаром покати. Обоих братьев взяли в армию, а я уехала в Пешт.

— Была здесь и не навестила?

— Зачем?

— Но ведь теперь ты все-таки зашла?

— Теперь одно дело, а тогда — совсем другое, — сказала Кати и, гордо вскинув голову, добавила: — Теперь я тоже стала хозяйкой, не с пустыми руками приехала… Да и не долго я была тогда в Пеште. Трудно мне было в городе. Кто родился и жил в деревне, тому все дома здесь кажутся одинаковыми, я и через полгода с трудом находила дом, где жила, если, бывало, уйду подальше в воскресенье вечером. Четыре месяца жила в Хатване, у аптекарей. В Дёндёше целый год. Хозяин имел виноградник, магазин на Главной площади, он даже за границу вывозил вино, рослый, толстый вдовец. А уж после и не помню, куда ушла. Ну, хватит, наверно, надоело слушать? Твой-то муженек где?

— На работе, скоро придет.

— Ну тогда хоть эти косточки оставь ему, — сказала Кати и засмеялась.

— Ешь, не заботься о нем. И где же ты еще побывала?

Кати ничего не ответила и впервые обратилась к Мари:

— Ты тоже замужем? Вижу, кольцо на пальце.

— Да.

— Нет, полюбуйтесь, какой красавицей стала! А была такой замухрышкой, правда, деньги умела находить под подушкой.

Мари хотела ответить, но в лице сестры, в ее голосе уловила иной упрек, не тот, что в словах. Как изменилась Кати, трудно узнать в ней прежнюю красивую, необузданную девушку, которая в то холодное утро, когда она ушла на станцию, спала с рассыпавшимися волосами, в комнате стоял терпкий кислый запах перегара, братья, не раздеваясь, храпели на соломенных тюфяках… Эта Кати другая: кажется, что она все время вглядывается, рады ей здесь или все еще не простили, и не уверена, считают ее эти две будапештские женщины своей родней, ее, мужичку, ей хочется, но совестно сказать прямо, что она уже не прежняя Кати. Поначалу она упрямо отмалчивалась, но потом, правда не сразу, смягчилась, и из ее коротких фраз перед сестрами предстала вся ее жизнь.

— В сорок втором я попала в Дебрецен. Хозяин преподавал в коммерческом училище, на Церковной площади; уже став дедом, он купил дом, вроде виллы, в Надьрете. Там мы и жили. И этого маленького, лысого старичка с кривыми ногами, безобидного и незаметного — весь день, бывало, роется в книгах, — все-таки забрали в гетто вместе с внуком. В тот день, когда их согнали, я пошла туда, понесла в кошелке смену белья и еду. Старичок страдал сахарной болезнью, я всегда готовила ему отдельно. Гетто охраняли жандармы и солдаты, один наставил на меня винтовку, стал отпихивать. Но среди них нашелся порядочный человек, солдат, наш, пецельский.

Так она познакомилась со своим будущим мужем, Яношем Пилиши. Луйза помнила Пилишей, а Мари нет. Так вот, этот Янош Пилиши оказался отзывчивым человеком, тайком проносил учителю диетическую пищу, был посредником между ним и Кати. В свободные дни гулял с ней в Большом лесу. Кати осталась на вилле стеречь вещи учителя. В первый же день какой-то тип хотел въехать, но она метлой выгнала его. На следующий день пошла в коммерческое училище, разыскала того молодого, еще не женатого учителя, который частенько бывал у ее хозяина, и упросила его поселиться в доме. По всем учреждениям ходила вместе с ним, пока не добилась ордера, потому что молодой учитель очень уж был неприспособленный, помогла ему даже вещи сложить в коммунальной квартире, где он ютился. Так жили они до самого конца войны, зато даже иголки не пропало на вилле, все сохранила.

— А Яни Пилиши?

— Яни мы там укрывали, — просто сказала Кати. — Однажды я ему сказала: снимай-ка ты свою форму. Господин учитель дал ему свой старый костюм, я подшила ему брюки, потому что учитель был ужасно худой и длинный, так что стало нас трое. Я из окна кухни видела каждого, кто шел к нам, и тотчас отсылала Яноша в подвал, где под дровами был его тайник. Искали его даже ночью, так как знали, что он ухаживал за мной, среди солдат нашелся один негодяй, он и привел патрулей прямо к нам. Ну, он получил от меня по заслугам: так его пропесочила при сержанте, век будет помнить, подлец.