Жужа Тури - Под одной крышей

Появление барона удручающе подействовало на компанию, правда, днем было большое оживление — 13 июня дали газ — и стряпня на кухне приобрела еще больший размах, но вечером стало сравнительно спокойно. Раньше полуночи баронесса редко заявлялась домой, часто затевала у ворот продолжительные беседы со своими друзьями; их крики, громкий смех будоражили жителей этой тихой улицы.

Однажды вечером барон принялся приводить в порядок разрушенную комнату. Расставил перевернутую мебель, вытряхнул все из ящиков своего письменного стола, собрал под опрокинутыми креслами старые письма и бумаги, сгреб все это в охапку и отнес в жилую комнату. За разбором документов и переписки, накапливавшихся в течение многих лет и забытых в ящиках, он убивал вечерние часы одиночества. В руки ему попали программы скачек многолетней давности. Некоторые из них он, задумавшись, подолгу разглядывал, прочитывал пометки, воскрешал в памяти подробности скачек. Затем, отложив программу, предавался воспоминаниям, живо представляя себе, когда и сколько лошадей бежало, кто был жокеем на каждой из них, потом снова перелистывал программу и радовался, если убеждался в том, что не ошибся. Расписание занятий на курсах бальных танцев, письма матери, почтовые открытки с заграничными штемпелями, школьные аттестаты, прейскуранты, старые счета… Развертывал каждую бумажку, прочитывал, мысленно уносился в прошлое, оно было прекрасным и безоблачным, безвозвратно утраченным… Ненужные бумажки бросал на пол, когда их накапливалась большая куча, запихивал в зияющую топку печи. Наконец ему надоело копание в прошлом, он начал поспешно собирать и охапками засовывать в топку прейскуранты и программы скачек. Письма складывал отдельно, решив просмотреть и разобрать их потом.

Среди сваленных на стуле в ванной халатов и белья отыскал свою ночную сорочку, почистил зубы и зачесал назад жесткие рыжеватые волосы. Часы показывали ровно десять. Барон решил поспать до прихода жены. В полночь вернется Мали, разбудит его, станет бесконечно долго готовиться ко сну и болтать, не умолкая ни на минуту… Собственно говоря, он наслаждался отдыхом, лежа в постели, пока ее не было.

Вернувшись в комнату, он зажег затиснутые в печь бумаги, лег и моментально уснул. Сон его был глубоким и тяжелым, дыхание хриплым и прерывистым. Он напрягал все силы, чтобы вырваться из тисков этого кошмарного сна, но не в состоянии был открыть глаза. Грудь сдавило какой-то тяжестью, она все росла и росла, ноги и руки онемели под страшным гнетом, ему казалось, будто он слышит долетающие издалека чьи-то голоса, постепенно они замирали, пока не исчезли совсем…

Примерно в половине первого баронесса вошла в прихожую, полную густого плотного дыма. «Наверно, из кухни Лацковичей, — подумала Малика. — И чего это им взбрело в голову затопить на ночь глядя. А Эгону лень было проветрить, привык, как в деревне, даже летом спать с закрытыми окнами». Тут она услышала хриплый стон и вошла в комнату.

Зажгла свет, но в первую минуту ничего, кроме густого дыма, не видела. Потом стали проглядывать смутные очертания ближайших предметов. Зажав рот и нос, кашляя, она шагнула в дым и кое-как добралась до кровати. Сквозь слезы, вызванные едким дымом, лицо мужа показалось ей страшным: рот искривлен в гримасе и открыт, лицо мертвенно — бледное, усы топорщатся… и непропорционально тонкие ноги — на какую-то долю секунды именно это почему-то поразило ее — по сравнению с раздавшимися плечами и поросшей рыжими волосами широкой грудью. Эгон никогда не говорил ей, что болел в детстве рахитом… Надо было что-то предпринять, но что, она не могла сообразить, к тому же и сама стала задыхаться в едком дыму…

Зажав рот носовым платком, включая по пути свет, она добралась до комнаты Мари, распахнула дверь.

— Маришка! Идемте скорей… Эгон умирает!

Произнеся эти слова, она сразу почувствовала страшную слабость. Эгон и в самом деле может умереть, это так страшно. На нее обрушатся все заботы и трудности, бедный Эгон…

— Ой, быстрее, Маришка, — взмолилась она, беспомощно опустив руки.

Мари сунула ноги в туфли и, так и не решив, во что одеться — халата у нее не было, — выбежала вслед за Маликой в ночной сорочке. В прихожей было полно дыму, а в комнате можно было продвигаться только на ощупь — дым стоял непроницаемой стеной. Из груди лежавшего на кровати в бессознательном состоянии мужчины вырывался негромкий прерывистый свистящий звук.

— Почему вы не открыли окно? — Мари подбежала к окну и распахнула обе створки.

— Я не знала… да и растерялась…

— Какая же вы бестолковая! Неужели вы не видите, что ваш муж почти задохнулся? Ну чего стоите? Идите сюда… — Вернувшись к кровати, Мари попыталась приподнять неимоверно тяжелое безжизненное тело, но безуспешно. — Берите за руки, а я возьму за ноги, нужно скорее вынести его отсюда.

— Ой, не могу, он уже совсем окоченел, — простонала Малика.

— Берите под мышки! Слышите?!

Неловко, напрягая последние силы, они приподняли и кое-как стащили барона с кровати. Но у Малики тут же разжались пальцы и голова барона с громким стуком ударилась о пол.

— Мне не удержать, — запыхавшись, пролепетала Малика. — Идите вы сюда, я возьму за ноги…

Они поменялись местами. Мари ухватила барона за плечи, попыталась приподнять, но тело, хоть плачь, выскальзывало из ее рук; все же, пыхтя, отдыхая на каждом шагу, они наконец дотащили безжизненное тело в прихожую. Малика выпустила из рук сначала одну, потом другую ногу, и они с гулким стуком ударились о пол.

Мари командовала:

— Держите крепче! Взяли!

— Не могу, они выскальзывают!

— Здесь он еще скорее задохнется. Да держите же, говорят вам!

— Я еще на лестнице почувствовала запах дыма, вхожу и…

— Помолчите хоть сейчас! Не могу же я одна. Не отпускайте, осталось еще несколько шагов…

— Давайте будем тащить, не поднимая! И черт его дернул затопить в июне. Ой, Маришка, я надорвусь.

Наконец потерявший сознание барон лежал на каменном полу кухни в задравшейся ночной сорочке, издавая хрип, лицо у него стало землисто-серым, глаза были закрыты, щеки ввалились. Малика выбежала на веранду и закричала:

— Ковач! Ковач!

В квартире дворника распахнулось окно, Малика перегнулась через перила.

— Идите сюда, скорее!

Мари принесла из своей комнаты одеяло, тяжело дыша, принялась приподнимать окоченевшее тело, чтобы подстелить под него одеяло, не лежать же ему на голом полу. Взгляд ее случайно остановился на собаке: Жига, поджав хвост, неподвижно застыл в дверях ее комнаты, как бы олицетворяя своим видом весь ужас случившегося.

— На место, Жига, — пролепетала Мари, и песик послушно побрел в комнату.