Жужа Тури - Под одной крышей

Теперь уже, тесно прижавшись друг к другу, сестры сидели вокруг стола. Мари заволновалась, с нетерпением ждала конца рассказа. Когда Яни вышел из своего убежища? Когда сыграли свадьбу? А старый учитель и его внук выжили? Но Кати умолкла, словно нарочно подогревая их любопытство, наслаждаясь их нетерпением. Яни? Он вышел из подвала, когда пришли русские, и сразу же хотел сыграть свадьбу, но она осадила его: мол, в чем жениться-то будешь? В старом чужом костюме, ведь ты гол как сокол, ничего у тебя за душой и никого — ни отца, ни матери, работал он батраком в имении. К тому же Кати решила дождаться учителя. Когда освободили Пецел, Яни отправился туда пешком. В апреле вернулся в Дебрецен, сообщил, что получил шесть хольдов земли, назвался женатым, а жена, мол, в Дебрецене пока.

— Тогда уже и молодой учитель стал уговаривать, поезжайте, говорит, а то сочтут Яни лгуном. Он и пошел свидетелем на свадьбу, а состоялась она на третий день после приезда Яни. Вот так и стали мы хозяевами шести хольдов земли. — Кати выпрямилась, посмотрела на сестер. — Есть и кое-какая живность, не знаю только, как прокормить ее. У нас поговаривают, будто в Пеште страшный голод, вот я и зарезала эту курицу, все равно она не неслась…

— Шесть хольдов! — с вожделением произнесла Луйза, за ней и Мари повторила:

— Шесть хольдов…

— Работы много, трудиться приходится не покладая рук, — продолжала Кати, давая таким образом понять сестрам, что с прежними беззаботностью и ленью покончено. — Землю разделили, потом оказалось, что нет семян, а как раз сеять пора. В имении Фай было зерно, но не хотели давать. Русские вскрыли амбар и роздали зерно крестьянам. Правда, оно уже проросло и немного подопрело, но мы все-таки посеяли… Только мы знаем, что значит пахать землю, не имея своего тягла, но так или иначе, а через три недели начнем уборку… Особенно хороший урожай не соберем, конечно, сорняков много, но все-таки осенью свой хлеб будем есть. Огород развели, в следующий раз привезу кошелку зеленого гороху, черешни, ну и цыпленка, вижу, понравился вам… Надо скотиной обзаводиться, вола купить или лошадь для работы. Яни день и ночь только об этом и думает, инвентарь тоже заимствуем. В партии сказали, все будет, потерпите немного. Мир не в один день сотворен, сказали ему в национальной крестьянской партии, куда он записался, для сотворения нового мира тоже нужно время. Яни сознательный, говорит, если человек на себя работает, ему никакой труд нипочем, но не все такие, как он. Немало таких, кто и подштанников запасных не имел, а нынче стучит по столу, вынь ему да положь то и се, раз, дескать, землю дали, пусть дают и все остальное. Идут с жалобами к нотариусу, к попу, а те пожимают плечами и стращают людей: увидите, мол, добром все это не кончится. Что ж, не знаю, какой будет конец, но своего не отдадим. Яни и то уже посмеивается надо мной: возьмешь, говорит, опять метлу, как в Дебрецене? Возьму, говорю ему, но в придачу и косу прихвачу.

Кати опять стала прежней, нельзя было без улыбки смотреть на воинственную позу, которую она приняла. Когда пришла пора прощаться, Луйза чуть не расплакалась. Ведь мы, дескать, еще и не наговорились, упрашивала ее остаться, и Лаци, мол, Кати не повидала. Мари тоже была в обиде за то, что Кати не захотела посмотреть ее комнату.

— А чего ее смотреть? Комната как комната. Я еще приеду, теперь дорогу знаю, привезу кой-чего.

— Да и так будем рады, — сказала Луйза. — Мы ни в чем не нуждаемся.

— Сама вижу, но не в том дело. — Кати направилась к выходу и у дверей сказала: — Да, между прочим, из Пешта в Пецел тоже поезда ходят, а не только из Пецела в Пешт, так что вы учтите это.

Кати зашагала по улице Надор, обе сестры остались в подворотне.

— Она так и не сказала, что сталось с учителем! — воскликнула Мари.

— С каким?

— С дедом и его внуком.

Она выбежала за ворота, крикнула, но Кати уже свернула на улицу Яноша Араня.

Вечером Мари о визите сестры Кати рассказала Дюрке Пинтеру, а также о своем последнем разговоре с Маликой. Для баронессы сто хольдов — все равно что ничего, а для Кати ее шесть хольдов — целое богатство; одной ста хольдов не хватает, чтобы одеться, а другая, имея шесть хольдов, может даже подарки привозить. Заметив, с каким вниманием слушает ее парень, она продолжала с еще большим жаром:

— Ей вместо прежних тысячи двухсот хольдов оставили сто, так она считает, что ее по миру пустили. У Кати же ничего не было, а стало шесть хольдов, но таких, как Кати, гораздо больше, верно ведь? Янош Пилиши был батраком, а теперь трудится на своей земле. Если посчитать, то земли одного такого барона, имевшего тысячу двести хольдов, если давать, скажем, по четыре хольда, хватит на… на…

— Триста человек… триста семей будут иметь свою землю, — подсказал ей парень.

— Нет, меньше, потому что пахотной было девятьсот хольдов. Как бы истошно ни вопила баронесса, мне не жаль ее, она все способна оболгать и извратить. В любом хорошем начинании она видит только одно плохое. Уверяет, что нечего ждать никаких улучшений, а сама тем не менее ездит на трамвае, зажигает по вечерам электричество и все же наотрез отказывается расчищать развалины. Вот и мы здесь шьем, работаем, верно? В газетах ежедневно читаем, то один завод пустили, то другой, сооружается мост, сплошь объявления: срочно требуются служащие, рабочие, продавцы, официанты, открылись кинотеатры и театры тоже, так почему же она говорит…

— Потому что глупа как пробка. Эх, до чего же я ненавижу эту вертихвостку!

Пинтер-младший и в самом деле ненавидел Малику, а вернее, все то, что олицетворяла собой баронесса Вайтаи. Его раздражало и злило каждое ее слово, произнесенное мяукающим, холодно-безразличным голосом, ему была чужда и враждебна не только сама Малика, но и весь образ ее жизни.

Но было еще одно обстоятельство, которое порой так ожесточало его, что он готов был наброситься на баронессу, бить и душить ее.

Эта женщина вторглась в его внутренний мир, совсем не желая того, он беспрестанно думал о ней. Ни с того ни с сего ему вдруг казалось, что он слышит ее мяукающий голос, и его наполняла буйная, безудержная радость. Глаза у Малики, хоть и голубые, но пустые, рот — жирно нарисованная красная черта, и тем не менее стоит ему войти в подъезд, как тело напрягается в волнующем ожидании: а вдруг он увидит сейчас ее? Но когда он однажды услышал гулкие шаги на лестнице, то шмыгнул к Ковачам — не дождется эта вертихвостка, чтоб он еще: хоть когда-нибудь заговорил с ней.

Но Малика не принадлежала к щепетильным натурам. У нее сложилось твердое мнение, что определенная категория людей вообще не может ее обидеть и должна почитать за честь, если она удостоит ее своим вниманием. Вот почему для нее было в порядке вещей зайти вслед за Пинтером-младшим в дворницкую.