Эдуард Лимонов - Свежеотбывшие на тот свет

Emergency Exit помещался в большой многокомнатной квартире на улице Заморёнова. Вот не знаю, жил ли там же сам Бергер, может, да, может, нет, скорее всего, нет. Квартира была всякий раз наполнена сотрудниками Бергера, то ли слоняющимися без дела, то ли работающими в поте лица своего, то ли курящими траву и пьющими коньяк, то ли они там предавались всем этим занятиям одновременно. Самый свирепый и выдающийся – дизайнер Илья Гиммельфарб, подручная Бергера поэтесса Елена Фанайлова, генеральный директор Фарида, всего этот бравый коллектив насчитывал человек семь-восемь. Гиммельфарб, я считаю, – гений обложек. Мои «Ноль часов» снабжены очень good обложкой.

С Бергером мне было легче всего. Он был по психотипу близок к моим нью-йоркским друзьям-музыкантам. Эксцентричный, смешливый и дерзкий. Если Иванов и Котомин – пронзительные словесные начётчики, строители доморощенных московских идеологем были всё же дистанционно напряжены, а Кормильцев нёс свою издательскую деятельность как подвиг, то Бергер был и лёгок, и договаривался до чёртиков (и, может быть, потому что был узнаваем по нью-йоркским его образцам), для общения я предпочитал его. Иногда задерживался на Заморёнова дольше, чем позволяла мне моя дисциплина.

Всё общение с ним и совместные издания, впрочем, длились недолго. Я смотрю и вижу, что это 2005–2006 годы всего лишь.

Где-то в далёком Берлине у него была семья. Жена, дети. А в Москве Бергер жил, пил коньяк, курил траву. Был издателем. Однажды мне сообщили, что издательства больше нет.

– Почему? – спросил я.

– Бергер решил отдохнуть пару лет. Уехал в Берлин. У него же там семья.

Мне так было понятно, что он решил сменить образ жизни, которым жил в Москве. Коньяк, траву и всё такое. Поехал к берлинскому образу жизни. Там он создавал, сейчас упадёте… скульптуры из сала.

Когда я написал сборник любовных стихов к Фифи, нужна была мне невероятная обложка к этому сборнику, вмещающему мой восторг от женщины-девочки, в которую влюбился. Я нашёл телефон Гиммельфарба и позвонил ему. Гиммельфарб приехал, толстый и потный, весёлый и быстроговорящий. Это был уже 2011 год. Он покурил на кухне. Я не курил, по-моему, мне делали тогда импланты. Я снабдил Гиммельфарба фотографиями Фифи, голой, но спрятавшей лицо на фоне стены.

Буквально через несколько дней Гиммельфарб приехал с розовой мыльного цвета обложкой – и там стояла Фифи.

Ad Marginem обложка не понравилась, мы чуть не переругались вокруг этой обложки, в результате они отвоевали (книга-то моя, между прочим, и я отдавал им стихи без гонорара) их вариант: маленького размера голая Фифи. Но дело не в этом.

Гиммельфарб за две встречи успел подтвердить мой диагноз по поводу Бергера. Причиной его бегства в Берлин было всё же пошатнувшееся состояние здоровья: тут он годами без устали пил и курил траву и всё же здоровье подорвал. Потому уехал в Берлин. Теперь там и пребывает.

Мы ещё вспомнили добрые старые времена, позлились на несовременных «маргиналов» (Иванова и Котомина), которые назвали розовую обложку «пошлой», и Гиммельфарб ушёл в свою судьбу. Я остался в своей.

А шикарная была обложка. Розово-синяя, эротичная, и Фифи с оттопыренной попой кобылки отлично смотрелась, и обложка была в духе стихов.

Я узнал, что Бергер умер, из СМС, неизвестно от кого пришедшей.

Это было 17 октября 2017 года. «Умер Боря Бергер», – просто повествовала СМС.

Я отозвался на его смерть потом в ЖЖ.

Был он, это точно. Если верить СМС, то умер.

Кто там живёт на той улице Заморёнова? И о чём они там галдят? И не забеременела ли арендующая ту квартиру от призрака Бори Бергера?

Меня пригласил в рок-магазин «Дом культуры» Сергей Беляк. Он выпустил тогда музыкальный трибьют – целых два диска LimonOff на мои стихи. Где этот магазин помещается, я не помню, я там чёрт знает никогда больше не был. Мне там футболку подарили, так ещё и поэтому помню название магазина. Я вообще церемонии любые терпеть не могу. И очень был счастлив, я помню ещё в Саратовском централе 22 февраля 2003 года, в то время как в Центральном доме литераторов собрали целый зал, отмечали мой юбилей.

Так вот. В рок-магазине том в конце после официальной части был самовар с водкой, домашние пирожки с мясом. Был тихий светлый вечер, многие вышли на летнюю свежую улицу – было ещё светло.

И ко мне подошёл такой седенький мужичок в простой светлой рубашке, ну, как полагается, с небольшим утолщением в талии, и обратился ко мне.

– Здравствуй, Эдуард, ты меня помнишь? Я у тебя квартиру в Нью-Йорке снимал. Я Толя Герасимов.

Вглядевшись, я обнаружил под чертами лица мужичка действительно Толю Герасимова, саксофониста, которому я сдал в 1979 году, в январе, квартиру на 1-й авеню в Нью-Йорке. В квартире была тяжёлая обывательская мебель, огромный обеденный стол, шесть высоких тяжёлых стульев из формики. А ещё моя подруга Джули затиснула в эту квартиру полно растений, включая два взрослых банзаи и несколько пальм.

Дело в том, что в январе 1978-го я сменил на посту хаузкипера Джули, уехавшую в Сан-Франциско, и жить теперь стал на 6, Sutton Square, по самому престижному в мире адресу, на фиг же мне была квартира на 1-й авеню.

В последний раз я видел Толю Герасимова на лестничной площадке у двери квартиры, которую я ему сдал, на 1-й авеню. Я не помню причины, по которой он не пустил меня в квартиру, тогда, кажется, он объяснял недопуск меня в квартиру тем, что у него как раз случилась ссора с женой. А может быть, он сообщил мне, что жена заболела. А может быть, его жена не хотела видеть именно меня. Не знаю.

Тогда я подумал, что они наглотались наркотиков. У него было такое деформированное лицо там, на лестничной площадке. Может быть, у неё было ещё худшее лицо и потому она не хотела мне своё деформированное показывать.

– О! – воскликнул я. – Толя! А ты где живёшь сейчас? В России или там до сих пор?

Я не помню, что он ответил. Может быть, что в России.

– Я тут операцию перенёс, – сказал он. Я сочувственно закивал. На самом деле меня в тот момент интересовало, где моя подруга Фифи, она сидела в рок-магазине, пока я выступал там, благодарил Беляка за трибьют, а куда она дальше делась?

Он был известным саксофонистом. Как он попал в Америку, уж я не помню, а может быть, и не знал, но одно время он играл в оркестре Бенни Гудмана (о, самого Бенни Гудмана, хотя я только слышал имя, но мне говорили, что это большое музыкальное имя, потому нужно вот это «О!» восхищения). Потом ещё где-то играл, и вот прошли годы. Это всё, что я о нём помнил. Нет, не Гудмана, кажется, в оркестре Глена Миллера.

– Ты Юрку (что-то) …оцкого помнишь?

Я помнил …оцкого, потому что Юрка как-то устроил мне и себе работу переносить огромные ящики, составлявшие сцену, в подвал реформистской синагоги. Тогда за адский труд мы получили – два российских эмигранта – жалкие доллары от Адлера и Шехтера – двух завхозов синагоги. У меня есть рассказ об этом.