Вероника Кунгурцева - Киномеханика

Наверное, все облегченно вздохнули, когда верхний свет померк, вместо него темноту над головами прорезал луч застрекотавшего кинопроектора, и черные динамики под белым полотнищем экрана ожили музыкой начала фильма. Прячась за этот фон, Краб повернул к Марату мертвенно бледное, в бисеринках пота, изможденное лицо и прошептал: «Если тебе чего-то от меня надо, говори сейчас. Завтра может быть поздно». Марат положил подбородок на спинку переднего кресла рядом с его плечом. Он молчал, вдыхая крепкий запах мужского пота или, может быть, страха. Что бы моряк подумал, скажи ему Марат правду, а именно — что он до сих пор не уверен, нужно ему что-либо от Краба и если да, то что. Странно: с одной стороны, Марат наравне с Адиком знал про Краба такое, что больше в этом зале никому не было известно. Разве что пожилой отставник шестым чувством старого солдата почувствовал опасную тайну, хотя, конечно, ее не понял.

И вряд ли смог бы уразуметь, попытайся ему кто-нибудь объяснить, что два дееспособных человека в трезвом уме и здравой памяти под влиянием минутного наваждения разыграли вчера на «три звездочки» место в кинотеатре. Это значило, что проигравший должен был умертвить любого зрителя, случайно занявшего пятое место в восьмом ряду, на восьмичасовом сеансе, просто по той механической причине, что игра состоялась пятого числа восьмого месяца, а выигравший следил за выполнением обязательства. Эта фантастическая затея в темном зале, в амфитеатре рядов и кресел напоминала гладиаторскую игру, только до крайности нелепо и гнусно вывернутую наизнанку. И всё-таки Марат проник в ее смысл. Но с другой стороны, он до сих пор не знал о Крабе элементарных вещей: ни фамилии, ни имени, ни отчества. Более того, Марат не хотел открыто выяснять это в ответ на вопрос, что ему нужно. Затеять робкими перешептываниями разговор, рискующий привести к взаимному выяснению личностей, — против этого восставало всё прошлое. Ибо сказал «а» — говори и «б», а дальше легко вызвать целую лавину вопросов, ответов и встречных вопросов, из-под которой потом можно и не выкарабкаться. Окажись Краб Захаром Трофимовичем Фирсовым, закономерно будет напомнить ему о давнем, наверно, подзабытом им иске, ошеломить и загнать в угол, чтобы не вздумал отпираться, напоминанием о мелких, но точных деталях давних событий. По этим намекам истец — и не спрашивай Марат прямо, кто он таков, — сам догадается, что перед ним ответчик. (Он уже и теперь, наверное, смутно прозревал некую исходящую от Марата опасность.) Однако взаимное выяснение личностей за пять минут опасливого перешептывания — против этого бунтовало всё Маратово прошлое: тринадцать лет заключения в Учреждении, долгие мытарства подготовки побегов, тщетные попытки и последний, многотысячекилометровый бросок на Черноморское побережье — он прошел через это не для того, чтобы вот так легко, на блюдечке с голубой каемочкой, преподнести свое инкогнито. Истцу будет предъявлен длинный счет, по всем пунктам которого придется либо платить, либо давать удовлетворительные объяснения. И про сам факт прибытия ответчика он должен узнать как можно позже, когда процедура встречного иска заработает на полную мощь и ее маховик уже нельзя будет ни остановить, ни повернуть вспять. Окажись же Краб не истцом, З.Т. Фирсовым, положение складывалось еще более мрачное. Тогда Марату ничего бы не оставалось, как только, не говоря больше ни слова, через ноги соседей, через приставные стулья в проходе и раздраженное шиканье зрителей, под презрительным взглядом контролера — да знает ли он сам, чего хочет? — выйти из зала на воздух, в никуда, вдохнуть полной грудью пустоту наступающей ночи и признаться себе, что полтора дня шел по ложному следу, рисковал, впутываясь в чужие дела, и в результате остался на бобах. Не запасся даже местом для ночлега, потому что, если Краб не истец, не имело смысла дальше рисковать ради него и возвращаться в змеиный клубок жильцов двухэтажного дома. Правда, он мог дождаться тугоухого с его смешливой дамой. Вот в чьей компании, ему казалось, он почувствовал бы себя уютно и смог отдохнуть, не опасаясь проснуться под тем давящим свинцовым взглядом, который ощутил на себе сегодня утром. Однако столь резкое знакомство и сближение со стороны Марата могло их оттолкнуть, не говоря уже о том, что в такой компании третий всегда лишний. Мало ли какие дальнейшие планы выстроили они на этот вечер.

Нет, со всех точек зрения пока что разумнее было оставаться в неведении относительно личности Краба. Даже если говорить о шикарной спутнице Глухого, то и с ней путь постепенного сближения лежал через Глухого, с Глухим — через Элю, его знавшую, то есть, как ни крути, через компанию, с которой Марат уже повелся и с которой рвал бы все связи, отбрасывая версию Краба-истца.

В ближайшие два с половиной часа фильма практически все главные фигуранты по этой разработке были собраны, стеснены, заперты в кинозале, свобода их движений была отчасти скована. И вместо того, чтобы торопить события — а Марат только и делал, что форсировал их и опережал, пожиная горькие плоды такой негодной практики, — следовало воспользоваться возникшей паузой для обдумывания и тщательного взвешивания непрерывно меняющейся ситуации в том ее виде, как она складывалась на текущий момент. Самым узким местом из всех, которые надлежало расшить, оставался несусветный долг чести Краба. О серьезном выполнении обязательства по «трем звездочкам» не могло быть и речи. Несмотря на их браваду, которая, кстати, и показывала, что фарцовщик и картежник явно не имели опыта убийств, они сами толком не понимали, как возникшая у них фантазия может обернуться реальностью. Изобретенная Крабом уловка с выкупленным пустым местом была не более чем отсрочкой, жалким трюком, над которым Адик имел все основания потешаться. Не будет же моряк завтра, и послезавтра, и послепослезавтра приходить в кино на одно и то же место, выкупая рядом второе и неизменно держа его свободным до конца восьмичасового сеанса. Эдак очень скоро он станет посмешищем для всей Бытхи. Люди станут ходить в кино, чтобы поглазеть на него. Вероятнее всего, Краб взял отсрочку, чтобы за следующие сутки найти какой-то выход. Но что можно было придумать? Взять у знакомого фотографа с набережной напрокат обезьянку, принести ее в кино на злосчастное место, а потом якобы нечаянно проломить животному череп или отравить мышьяком? Но даже такой изощренный план мог легко рухнуть, запнувшись, к примеру, на элементарном, понятном и категоричном отказе контролера пропустить в кинозал непоседливую макаку, пусть и в ошейнике — он не помешает ей нарушать тишину. Впрочем, если додумать мысль в том же направлении до конца, принципиальной разницы, какой из возможных «зрителей» пострадает, не было. Завтра моряк может предъявить Адику положенный на пятое место в восьмом ряду спичечный коробок с тараканом внутри (по крайней мере, шаря по щелям шестьдесят первой квартиры, Марат видел достаточно этих насекомых). И Адику останется только улыбнуться и согласиться с этой проделкой в духе Ходжи Насреддина. Когда у вора кончится коньяк и он протрезвеет, когда иссякнет кураж и уляжется накопившееся за годы заключения раздражение, когда он вспомнит, что бессмысленно требовать от девушек постоянства, тогда придет понимание, что иного выхода, кроме как обернуть всё шуткой, нет. Отдай Краб долг чести со стопроцентной серьезностью, раскрой это дело милиция — и сам Адик, тем более что у него уже есть судимость, понесет наказание как подстрекатель убийства. В течение ближайшего времени Марату предстояло подбросить Крабу идею с тараканом (что было просто) и окольными путями выведать наконец его имя, что представлялось более сложной, но также вполне посильной задачей. Наконец, на всякий случай, чтобы не ожесточать Адика, следовало оградить его от атак бабы Шуры — это было и вовсе элементарно после того, что Марат узнал от Стерха о невозможности фотографирования лиц против солнца.