Юрий Плавский - Мертвые собаки

Я промолчал.

— Я и сам этого пока, до конца, не понимаю! — сказал Учитель. — Ты знаком лишь только с единым потоком времени, которое течёт из прошлого в будущее! А что такое есть Время? Может ли дать ему определение человеческий разум? Опять же нет! Но за следующей ступенью бытия лежат миры, где действуют множества временных потоков! В высшем, из знакомых мне миров, существует двести шестьдесят временных координат! Двести шестьдесят! — повторил мой Учитель. — Даже если мы и проникнем туда, то ты сможешь увидеть там лишь бесформенную изменчивость неорганизованной материи! И не более того!

Мы помолчали, заворожённые картиной нарождения галактики и прониклись торжественной музыкой её рождения.

— Странно–то, — сказал Я, — но я и сейчас ощущаю движение жизни, как гармонические звуки!

— Ты приобрёл этот великий дар в Нэртисе! — ответил мне Учитель.

— И я буду слушать жизнь и тогда, когда вернусь к себе домой?

— Да! — ответил Учитель.

— Но я не хочу этого! Я хочу прожить остаток своей жизни в своём крохотном мирке, который я называю семьёй! Я хочу сочинять сказки своему сынишке и тонуть в блеске его глаз! Я хочу, вернувшись из странствий, которые оказались длиннее самой жизни, быть согретым объятиями своей жены! Я хочу, смыв прах со своих ступней, слушать грубые шутки друзей, радующихся моему возвращению!

А вместо всего этого, я буду слышать только стоны своей изнасилованной Родины?! Я что, буду обязан только и слушать плач искалеченной Земли, да карканье ворона на свалках?! Слушать рыдания вырубаемой тайги, и проникнуться грустью отравленной речки?! Зачем мне всё это? Забери назад свой страшный подарок, ибо моё сердце не сможет выдержать той ужасной мелодии моего мира!

— Ты уже давно ступил на путь воина! — холодно отрезал Учитель. — Твоя тропа тонка, как лезвие бритвы, переброшенной над бездной! На ней нет перекрёстков, на которых ты смог бы повернуть вспять! Правда, что поселится в твоих устах, — будет твоим мечом, и неси его с честью! А мы — слуги Господа, — станем кольчугой на твоей груди!

Рассвело.

По потолку неторопливо полз таракан.

За стеной нянечка гремела вёдрами.

Пахло лекарством.

Оперативку прервал телефонный звонок. Камушев с некоторой досадой поднял трубку.

— Здравствуйте, Александр Иванович! — прохрипел телефон, — Безродный!

Этого звонка Камушев ждал давно. С того времени, когда он вполне благополучно использовал все причитающиеся дни отдыха и даже прихватил недельку отгулов, прошло более месяца. Вахты на чернобыльскую аварию продолжали довлеть тяжким грузом, а куда подевался Безродный, никто толком не знал. Сам же он никаких вестей о себе не подавал. Татьяна тоже знала о муже не больше чем кто–либо другой, поэтому голос Безродного прозвучал для Камушева волнующей музыкой.

— Володя, где ты пропал? Откуда звонишь? — закричал Камушев настолько громко, что сослуживцы в соседних кабинетах прекратили свою деятельность, и обратились во внимание.

— С Тетерева! Здесь, в пионерском лагере, Академия медицинских наук свою клинику организовала! «Лесная сказка» наша клиника называется!

Что–то ёкнуло в груди у Камушева, и холодок из груди куда–то в живот пополз.

— Что ты там делаешь в той клинике? — стараясь не выдать своего волнения, бодро прокричал Камушев.

Безродный, конечно же, предполагал о том, что его звонок, вызовет в коллективе различные толки, и чтобы не пугать никого выдал заранее заготовленную дезинформацию.

— Здесь медсестёр на каждого больного по несколько штук приходится! Работы непочатый край! Поэтому я и не спешил со звонком, чтобы меня подольше не могли выгнать с этого Эдема!

Это сообщение Камушев по своей простоте душевной воспринял за чистую монету и слегка успокоился за здоровье своего главмеха.

— Я на завтра намечал поездку в Киев! Где тебя там искать?

— До Тетерева вы без проблем доберётесь, а вот как дальше ехать я не знаю! Лагерь в лесу стоит! Спросите у местных жителей они вам и покажут! Самое главное, прихватите побольше газет! У нас тут читать нечего! Что твориться в мире, не знаем!

— С Таней поговоришь?

— Вообще–то я ей звонил, да почему–то на вас попал!

Едва Камушев закрыл оперативку, в кабинет вошла Татьяна. Перед этим она пыталась привести в порядок своё заплаканное лицо, но это ей плохо удалось сделать.

— Возьмите меня с собой, Александр Иванович!

Спокойствия хватило Татьяне лишь на половину фразы. То, что Камушев поступит в соответствии с её просьбой, Татьяна воспринимала с сомнением, и, не имея сил настаивать на ней, расплакалась опять.

Женские слёзы в своём кабинете Камушев видел достаточно часто, но так и не смог привыкнуть к ним. В таких случаях он всегда терялся, потому как все аргументы, созданные его железной логикой тут же превращались в ненужный хлам. Поэтому женский плач он всегда считал запрещённым приёмом, и при его возникновении, молча злился в сознании своего собственного бессилия. Камушев встал и вышел из своего кабинета, оставив Татьяну одну со своими собственными проблемами. В ремзоне Камушев распорядился, чтобы подготовили к рейсу его УАЗик, выписал себе путевой лист, и успокоился только тогда, когда согнал свою злость на автослесаре, выливающим в канализационный люк отработанное автомобильное масло.

Будто бы и не было часового перерыва в их беседе, Камушев, на вопросительный взгляд Татьяны, спросил:

— А ребёнка куда, на время поездки, денешь?

— С собой возьму!

Камушев поморщился. Он не только любил дорогу, но и умудрялся ревновать её к своим редким пассажирам. Он воспринимал дорогу, как нечто родное и близкое, был откровенен с ней во всех своих переживаниях и мечтах. Поэтому дальние рейсы он ожидал, как свидание с любимой девушкой, в пору своей юности и старался проводить их без лишних свидетелей. Эту свою поездку он и не намечал без Татьяны и Женьки, но хотел преподнести эту свою жертву, как дорогой подарок. Татьяна опередила его предложение своей просьбой, а любая просьба воспринималась Камушевым, как акт агрессии и он уходил, в таких случаях, в глухую защиту.

— Дорога дальняя и ребёнку будет трудно её вынести! — предостерёг он безо всякой надежды на то, что атака на него будет приостановлена.

— Трудности только закаляют мальчишек, — нашлась Татьяна, — чтобы из них вырастали настоящие мужчины!

Так как Камушев считал себя настоящим мужчиной, то последнюю реплику он воспринял в свой адрес. Сдерживая нахлынувшее на него удовольствие, он опустил на своё лицо показную маску грубости, и произнёс басом:

— Выезжаем в шесть утра! Иди, собирайся!

Стайка крылатых людей летела к морю. Крылья их не были покрыты перьями, и они были намного меньше тех, чем требовались бы для поднятия в воздух столь массивного тела.