Юрий Плавский - Мертвые собаки

Я очень рано познал чёрный труд, но плоды моего труда присвоил себе вооружённый грабитель под именем — Государство!

Я блудил в тайге и замерзал в тундре!

Я тонул во льдах и пёкся на солнце!

Я захлёбывался собственной блевотиной, потому, что меня спаивали ядовитыми суррогатами спирта!

Меня держали на короткой цепи и кормили протухшей ложью!

Мой зев разорван удилами и на боках моих зияют язвы от шпор!

Мне затыкали глотку свинцом, чтобы заглушить мои вопли отчаяния!

Но когда над миром встала суровая опасность, я поднялся с колен, и повёл своих лучших друзей на верную погибель!

Но за их загубленные души никто не отдаст мне мои кровные тридцать серебряников, потому что их присвоят себе воры, пресмыкающиеся у подножия трона!

Я с открытым забралом принял неравный бой, чтобы защитить собою более слабых духом, и пал, сражённый своим детищем!

Так неужели, в уплату за все свои лишения, и в награду за свой гражданский подвиг, я не заслужил смерти? Простой человеческой смерти?!

Мой Учитель с грустью посмотрел на меня.

— Этот вопрос ты задашь Великому Судье, когда предстанешь пред Его очами! — ответил он.

— Тогда ответь мне на другой вопрос! Для чего в мире существует Зло? Почему я должен вечно побеждать его или же вечно мириться со своим поражением?

— Жизнь — это движение! — промолвил Даниил. — А движение — это плод борьбы противоположностей!

Жизнь — это борьба двух великих начал, — борьба Света и Тьмы!

Мир будет существовать до тех пор, пока в нём будет идти эта борьба, ибо победа любой их сторон обозначит конец мироздания!

Пророки приходят в мир, чтобы создать равновесие на поле брани, которая и является жизнью!

Тайна — это стимул к движению, то есть к жизни!

Тебе приоткрыта только малая часть величайшей тайны! И в познании оставшейся бездны знаний, и будет сокрыто твоё стремление к продолжению борьбы!

Ты просто устал от сражений! Пусть сладкий сон освежит тебя!

Тёплая ночь опустила на меня своё звёздное одеяло.

За последние месяцы вид дороги, создаваемой десятилетиями, несколько видоизменился. Многочисленные плакаты вдоль обочин, прославляющие победную поступь социализма, а также «КПСС — ум, честь и совесть нашей эпохи» потеснили предостережения о радиоактивном заражении местности. Под огромным плакатом с надписью «Вперёд к победе коммунизма!» пристроилась скромная табличка с надписью: «Стоп. Пункт дезактивации транспортных средств».

В начале пути Камушев переживал о том, что его пассажиры будут отвлекать его от своих мыслей, но они молчали. Это молчание стало надоедать ему. Он порылся в своей памяти, чтобы отыскать какую либо тему для разговора, но ничего подходящего, к своей досаде, так и не вспомнил. При первом робком голосе малыша он насторожился.

— Мам, а что наш папа там делает?

— Лечится, наверное, сынок!

— Это в него и уколы втыкивают?

— Наверное! — вздохнула Татьяна.

Камушев взглянул в зеркало заднего вида и встретился с вишенками глаз, наполненных ужасом.

— Женя, а ты не боишься уколов? — спросил он.

Ребёнок опустил головку, ушки его порозовели.

— Не–е–ет! — послышался его еле слышный шёпот.

— Он у нас только прививок боится немножко! — пришла на выручку Татьяна. — Правда, сынок?

Ребёнок несмело приподнял голову, и с благодарностью взглянув на мать, утвердительно кивнул.

Камушев долго блуждал по Тетереву, пока, наконец, не прилип к хвосту «скорой помощи», которая и привела его к воротам «Лесной сказки». Дежурный дозиметрист, не поверив низким показаниям прибора, поменял в нём питание, повторил свои измерения, позвонил куда–то и только после этого кивнул на беседку внутри территории, огороженной высоким забором.

— Проходите сюда! Сейчас он выйдет, ждите!

Камушев походил вокруг, разминая затёкшие ноги. Полюбовался на фанерную ворону с куском сыра в клюве и взгрустнул, вспомнив о том, что его желудок уже давно напоминает ему о своём существовании. Невдалеке стайка медицинских сестёр обступила парней в полосатых пижамах. Оттуда звенели струны расстроенной гитары и молодой голос, удачно копируя Высоцкого, с надрывом хрипел его песни.

Из всех видов искусств, Камушев признавал только цирк. Всех остальных артистов, а заодно и художников он считал бездельниками, проедающими народные деньги. Владимир Высоцкий занимал в его сердце особый, и даже почётный уголок. Но если бы того потребовала партия, Камушев смог бы произнести в адрес поэта длинную разоблачительную речь и даже публично назвать его «прихвостнем капитализма». Но то время, когда это требовалось делать, и это делали, уже безвозвратно ушло. И ушло оно не потому, что новый генсек провозгласил «плюрализм мнений», а по причине весьма грустной — к тому времени великий русский поэт и непревзойдённый бард уже покинул наш грешный мир.

«Вот ведь какая штука, — подумал Камушев, — человек умер, а слово его живёт, другой жив, а слова его мертвы». Пока он рассуждал о том, куда бы поудобнее разместить эту мысль, а потом блеснуть ею на очередном собрании, появилось некое существо, напоминающее перевёрнутую швабру, облачённую в больничный халат. По широкой улыбке, да по лихорадочному блеску глаз, Камушев узнал Безродного. Татьяна кинулась навстречу мужу и не в силах сдерживать себя, разразилась рыданиями. Камушев почувствовал себя здесь совершенно лишним, и неловко переставляя ноги, поплёлся к машине. Там он отыскал пачку сигарет, припрятанную на тот случай, когда не сможет сдерживать себя в борьбе с никотином. Эту борьбу он вёл давно и постоянно её проигрывал. Когда все болты на колёсах были им протянуты, а давление в шинах стало соответствовать норме, наконец, появилась супружеская чета. Камушев прижал Безродного к своему животу и, не моргнув глазом, соврал:

— Ты прекрасно выглядишь, Володя! Мне бы твой вес!

Костюмы себе Камушев подбирал в специализированных магазинах, и если удавалось какой–либо из них застегнуть на все пуговицы, то он считал свою находку большой удачей. Последнее пожелание он произнёс с явным намёком на свою полноту.

— А ты тут недурно загорел! — подкинул очередной комплимент Камушев. — Только почему–то пятнами!

— А это от респиратора белое пятно осталось! — оправдал свой неравномерный загар Безродный. — Респираторы практически не снимали! Одно время завезли огромную партию, а они все с пластиковой подкладкой изнутри! От пота у меня на подбородке чирей вскочил, да такой огромный, что не только намордник одеть, рот раскрыть невозможно было! Пока тот чирей не лопнул, без респиратора пришлось работать! Надышался тогда радиоактивного йода, голосовые связки им и посжигал! Вот и хриплю до сих пор!