Юрий Плавский - Мертвые собаки

— Таня! Нужно немедленно приступить к откорму мужа! — бодрым голосом распорядился Камушев. — А ты здесь действительно недурно устроился, — подтолкнул он в бок Безродного, предварительно убедившись, что Татьяна, занятая своими делами, их не слышит, — сколько девочек кругом!

— Медиков здесь человек сто пятьдесят, а больных всего двенадцать! — охотно пояснил Безродный. — В основном, одни «партизаны» лежат! Кто с сердцем, кто с радикулитом, двое с желудками маются! Тут недавно один дед, эвакуированный из зоны, умер! Врачи удивляются, и анализы у него неплохие были, и сердце, как у быка, а вот такая неприятность произошла! А я думаю так, что его самая, что ни на есть обыкновенная ностальгия доконала! Нам, жителям каменных городов ту болезнь не понять! А для старичков, многими поколениями приросших к земле своих предков, эта болезнь смертельна! Старики ведь, как грибы, пересадить их на другое место невозможно! И сколько душ оторванных от своих деревень ностальгия на тот свет отправит, никто не знает, и никто того считать не будет!

С доводами Безродного Камушев молча согласился.

— Мы как–то спорили с вами о причинах взрыва! А вы знаете, что написано на здании АЭС?

Камушев пожал плечами.

— По всей длине крыши административного корпуса, а это полторы сотни метров, установлена надпись: «Чернобыльская АЭС имени Ленина работает на коммунизм». И в конце восклицательный знак в три метра высотою.

Безродный внимательно взглянул в глаза своего собеседника, пытаясь прочесть то, какой эффект вызвали в его душе эти слова. Так как под маской внимания, которую Камушев старательно сохранял, не удалось ничего обнаружить, Безродный приступил к более подробному изложению своей идеи.

— Эту надпись можно было бы принять за иронию, но в ней сокрыта величайшая истина. Если бы такая надпись была исполнена на какой–либо другой станции, то взорвалась бы не Чернобыльская, а та, другая станция. И сегодня я в этом полностью уверен.

А вся наша беда в том, что, низвергнув Бога, мы водрузили на пьедесталы насильников и убийц. А к врачеванию наших душ мы пригласили кухарку. Те, кому удалось выжить после операции, выполненной кухонным ножом, из сыновей Господа стали превращаться в скотов. На зыбучем песке мы стали сооружать вавилонскую башню. И этого Бог вынести не смог. Скоро наша башня рухнет окончательно и погребёт под своими обломками каменных идолов, которым мы поклоняемся и Чернобыль тому только начало.

— А где же выход? — тоскливо спросил Камушев. — Он уже начал догадываться о том, что имеет дело с сумасшедшим.

— Выход? — задумался Безродный. — Выход у нас только один, нужно отобрать у кухарки наши души, иначе они протухнут в её помойном ведре. Будут гибнуть галактики и народятся новые, чтобы по воле Творца вновь народиться или погибнуть вновь. Но только человеческая душа бессмертна, ибо она является частицей самого Господа Бога.

— Это, наверное, тебе твоя Библия мозги помутила? Вредная книга, не зря её запретили! — наконец вставил Камушев. Произнёс он это шутливым тоном. — Жизнь, она Володя намного проще!

— Когда мы шли в свой первый рейс, я попросил у Бога помощи. Он помог мне тут же. Но я отнёс его помощь к счастливой случайности. Лишь позже, когда у меня появилось время для осмысления пройденного пути, я понял, что таких случайностей не бывает. Для Бога, наверное, тоже было важно, чтобы я дошёл тогда до цели, потому, что я шёл правильно.

— Так это Бог привёл тебя до больничной койки? — усмехнулся Камушев. — И это ты называешь правильным путём?

— За всё нужно платить, ибо блага, полученные бесплатно, только развращают душу. Я плачу, и плачу очень хорошую цену. А вера, она не может возникнуть просто так, на пустом месте. Вера преподносится человеку как величайшая награда, которую нужно заслужить!

Камушев попытался куда–либо пристроить полученную от Безродного последнюю информацию, но так как все подходящие для этого места оказались заняты, он выбросил её за ненадобностью.

— А ты какую дозу радиации подхватил? — поинтересовался он.

— Это военная тайна! — отозвался Безродный.

— Ну не хочешь, так и не говори! — обиделся Камушев.

— Да нет, вы меня не правильно поняли! — заспешил с оправданием Безродный. — Я сам того не знаю! Эту тайну охраняют от меня, как от врага отечества! Сюда и корреспондентов не пускают, и не только иностранных, но и своих! Иначе они раструбят на весь мир о том, что мы свой «саркофаг» из человеческих трупов складываем! Так что о моих дозах радиации вы свою партию спросите, это она нам всем рты и уши заткнула!

Камушева передёрнуло от последних слов, он нервно оглянулся вокруг, но, убедившись в том, что их кроме Женьки никто не слышит, процедил сквозь зубы:

— Отправляя тебя в зону, я надеялся, что хоть тут–то тебя жизнь обломает, да всю твою дурь из головы вышибет! Что ты хоть приземлишься хотя бы немножечко, что ближе к жизни станешь! А ты, каким был, таким ты и остался! Ты что это опять несёшь? Ты хоть меру то знай!

— Александр Иванович, дорогой, — с кривой улыбкой произнёс Безродный, — у меня под действием облучения, боялка уже атрофировалась! Пока ваш марионеточный суд доберётся до меня, я уже буду свой ответ перед Богом держать! И судить Он меня будет не за то, что мой голос вдруг прорезался, а за то, что я все эти годы, как ягнёнок, молчал!

— Может быть тебе со справкой об облучении помочь как–то надо? — опять вернулся к теме Камушев. — Официальное письмо напишем! Там тебе хорошие деньги начислили, получишь их, и съездишь за справкой! Когда у тебя будет справка, то к тебе совершенно иное отношение появиться! Тебя хоть лечить по нормальному начнут, а иначе как на симулянта смотреть будут! Дашь на лапу, кому следует, и тебе любую справочку напишут. Это ты и сам без меня понимаешь!

— Да не буду я никакой справки доставать! От меня только того и ждут, чтобы я на колени перед мразью упал! Чтобы я в грязи у кого–то под ногами ползал? Я сам себя за это ненавидеть буду! Я лучше сдохну, как собака, но не унижу себя до их самодовольных рож! Эта мразь только потому и существует, что мы все у них в ногах валяемся! С меня уже хватит, я уже стал совершенно другим!

Такой ярости, которая изобразилась на лице Безродного, Камушев ни у кого не наблюдал. Он вспомнил, что когда–то очень давно, ещё в пору его юности, как–то встретили его вчетвером на другом конце города и жестоко, без всякого повода избили. Били его долго и лениво, наслаждаясь его беспомощностью. Он тогда сильно кричал, но в его крике не было мольбы о милосердии, в его глотке клокотала звериная ярость. Он потом долго вынашивал планы мести, но так и не смог их осуществить. С годами всё прошло, он больше не попадал в подобные переделки, потому что научился обходить стороною подозрительные места.