Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

— А ты залезь, пошевели.

— Да уж придется.

Взобравшись на бункер, Юрка деревянной лопатой начал толкать спрессованную кирпичом массу разбухшего зерна. Толкал до ломоты в лопатках. Пожалуй, полчаса прошло, пока оголились бока бункера. Теперь задача была еще сложнее — протолкнуть в шнек застрявшее в днище зерно, и Юрка забрался в бункер. Когда эта канитель подходила к концу, наверное, от напряжения свело левую ногу. По тонкой консоли скользнул сапог, и вместе с треском сапожной кирзы тело будто током прожгло, боль острым жалом кольнула в пятку. Этих секунд хватило, чтобы шнек в лапшу измочалил сапог, в клочья изодрал ступню. Но, видимо, в горячке хватило у Юрки сил подняться, выскочить на мостик, выключить зажигание. Спускался с комбайна уже с помощью Ерохина, и кровавые слитки падали на влажную стерню…

Из больницы Юрка выписался через три недели.

— Ты, Глазков, наверняка в рубашке рожден, — говорил ему добрейший хирург Григорий Михайлович. — Кость у тебя не задело, только мясо с пятки содрало. Да это не страшно. Заштопали тебе ногу — хорошая жена так носки не чинит. Сестрицу Александру Степановну благодари — большой специалист по этой части, стежок к стежку кладет, как расписывается.

К концу третьей недели Юрка начал ходить. Правда, опирался на костыль больше, чем на левую ногу, но с каждым утром чувствовал — уходит боль.

…Забирать из больницы приехал Ерохин. Сели в грузовик, тронулись.

— Опять с тебя, Глазков, магарыч большой. Ты мне по гроб жизни обязан.

— Так уж и по гроб? — усмехнулся Юрка.

— Ни больше ни меньше. Посуди сам — кто тебя в больницу доставил? Ерохин. Я, понимаешь, тогда гнал, как к ведьме на свадьбу, без знаков препинания, про тормоза забыл. Ты-то плохо небось помнишь, глаза закрыл и только постанывал. А я керосинил, все сто выжимал и по райцентру не сбавил. Если бы милиционер остановил, я бы ему показал! Человек увечье на производстве получил…

— Не остановили? — спросил Юрка просто так, из желания тормознуть ерохинскую болтовню, но тот, видимо, в ударе был.

— Пусть бы попробовали. Что я, безголовый, что ли, ты кровью исходишь, а я должен назад оглядываться, дырку бояться схлопотать! Да по мне, хоть права совсем забери — главное, тебя к докторам доставить, сохранить для семьи казака, для совхоза работника. Между прочим, дома тебя дожидаются, все жданки поели сегодня, сегодня Вера со мной собиралась, да не трястись же ей в кузове обратно…

— Как там дома? — спросил Юрка.

— Нормалек — так молодые люди сейчас говорят. Ребятишки, правда, приболели — грипп у них какой-то банковский…

— Какой, какой?

— Банковский…

— Гонконгский?

— Ага, в самый раз угадал! Их сейчас, этих болестей, понавыдумывали, умрешь — не поймешь от чего. Мне недавно один шоферюга рассказывал, объявилась у них в колхозе такая зараза…

Юрка не выдержал, еще раз прервал Ерохина:

— Ты про совхозные дела расскажи…

— А что дела? Дела совхозные — дела серьезные, так Семен Петрович говорит, кстати, это он меня за тобой послал. Говорит, разъясни Глазкову, сам виноват, наверняка с похмелья такая промашка вышла. Говорил ему — будь потише. Оно всегда так: на тихих бог пошлет, резвый сам налетит…

— Так и сказал? — только спросил Юрка.

— Так и сказал.

— А ты сам как про эту историю думаешь?

— А кто тут поймет? Твою стычку с управом я помню. Надо было до конца стоять, быком упереться и ни с места. Глупость была — в дождь хлеб молотить. Потом погода установилась, и без показухи хлеб уработали, не позже других…

— Вот бы и сказал об этом Семену Петровичу…

— А где бы его увидеть?

— Что так? Заболел твой командир?

— Семен Петрович как танк, с него любая хворь скатывается, как с черепахи вода. Только сейчас он командный пункт сменил, на бахчах днюет и ночует.

— Не пойму, чего на бахчах делать?

— Святой ты человек, Юрка, ничего не знаешь, ничего не понимаешь. Да бахчи для нашего управа, что первоцвет для пчелы. Взяток богатый там идет. Горожане сейчас шустрые — каждый лошадей по пятьдесят, а то и сто имеет в гараже. Оседлал их — и к Семену Петровичу: «Будь здоров, дорогой». А Семен Петрович как сорока в сказке: этому даст, этому даст, глядишь, и в его кармане хруст звонкий появляется… Не первый год, опыт у него богатый по этой части.

— Вот бы и схватили за руку!

— Не больно нужен. Берет совхозное. Знаешь песню: «И все вокруг совхозное, и все вокруг мое…»?

— Ловкач ты, Ерохин, далеко пойдешь…

— А я далеко не собираюсь. Мне и в хуторе не надоело. Кому тесно, тот пусть катит, как перекати-поле, без остановки, а я оседлость люблю, цыганская жисть мне ни к чему.

Дальше ехали молча. Ерохин замолк, видимо, почувствовав себя победителем в споре. А Юрка, отвернувшись к окну, ловил взором поблекшую стерню, пласты осеннего взмета, придорожный чернобыл с паутинкой, и все это вселяло успокоенность, как и сама осенняя природа. Молчание Ерохина тоже принимал как награду. Уж больно надоел своей болтовней, а еще больше угодливостью и изворотливостью. Живет, как паутина, за каждую былинку цепляется и никакого порока в том не видит. Сегодня Семену Петровичу с собачьей преданностью в глаза смотрит, а завтра, изменись судьба, — и Юрке в тон говорить будет. Уже перед домом Юрка порылся в сетке, извлек бутылку, протянул Ерохину. Тот руку не оттолкнул, наоборот, как-то суетливо, по-старчески схватил бутылку, спрятал в багажник.

— В больнице, что ли, купил? — спросил примиренчески. — Мы с тобой ведь больше никуда не заезжали.

— Зачем в больнице? В больнице водкой не торгуют. Семен Петрович привез, когда «на провед» — он так свой визит назвал — приезжал. Дескать, оцени, Глазков.

— Так, выходит, ты меня чужой водкой угощаешь? А я не откажусь — она один запах имеет, сивухи, понял?

— Тебе это лучше знать, чья водка как пахнет.

Три дня Юрка «бюллетенил». Достал свои армейские штаны, на ноги галоши — обуваться еще больно, по двору прошелся, да и принялся за дела. А их за время болезни накопилось изрядно: зима надвигается, а дрова не нарублены, у хлева князек камышовый ветром разворотило, воротины похилившиеся миру кланяются. И пока Юрка дела вподборку итожил, Вера радости не скрывала, ходила за ним как привязанная.

— Сразу видно, на базу хозяин появился…

Юрку передергивало от этого казацкого слова — «баз», уж на что понятнее «двор», но вслух не роптал. Видно, Юркино усердие даже теще пришлось по душе, и она за обедом из шкафа стеклянный пузырек достала, стопку налила — чистый спирт. Ей вторая дочь из Сибири, видите ли, на растирку прислала, а она не пожалела, зятю за ударную работу угощение выставила.

Юрка хотел было отставить тещин «магарыч» — вдруг обидой посчитает, выпил, с аппетитом захрумкал огурцом.