Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Гости высыпали из автобуса — молодые рослые парии и девчата — наверное, друзья Юрки и Светланы, невесты его, затолпились на выгоне, и поселок наш малолюдный всеми цветами радуги, как весенний луг, заиграл. К Варваре родители Светланы подошли, люди еще не старые, и долго обнимали искрящуюся счастьем женщину.

Уже гости к столам направились неторопливо, дед Сафронов калитку распахнул, на правах старшего молодежь приглашая, как вдруг резкий выстрел разодрал тишину. Я обернулся — сизое пороховое облако плыло над крыльцом Разини, и сам он начал валиться, оседая медленно, как трава под острой косой. Кто-то толкнул меня вперед, и я побежал через дорогу, к дому Разини. Эти несколько метров одолел, показалось, за миг.

Разиня лежал на крыльце, неестественно широко разбросав босые ноги. Правой рукой он пытался прикрыть грудь, узловатые пальцы легли на набухшую кровью майку, и бурая, как болотная ржавчина, пена сочилась через пальцы, пузырилась, растекалась на полу лужей. Ружье, то памятное, с самодельной ложей, валялось в стороне. От ствола еще медленно, как от незагашенного окурка, тянулась сизая полоска дыма. «Наверное, ногой спусковой крючок нажимал», — мелькнуло в голове.

Я склонился над Разиней, схватил левую руку, отыскал пульс. Под пальцем упруго дергалась жилка, и я вскочил, замахал руками. Но люди уже сами поняли все, от Юркиной хатенки спешили ко мне, и впереди всех Юрка в ослепительно белой рубашке с галстуком, закинутым на плечо. Варвара бежала с ним рядом, усиленно растирая глаз, точно в него влетела острая песчинка.

Юрка ботинком отбросил ружье в сторону, начал поднимать тощее, усохшее, как плеть, тело. Я поспешил ему на помощь, и вдвоем мы втащили Разиню на траву. Потом Юрка сорвался с места, заспешил к дому. На «Москвиче» подъехал прямо к крыльцу, распахнув заднюю дверцу, кивком головы как приказ отдал. Мы осторожно уложили Разиню в машину. Я уселся на заднее сиденье, чтоб поддерживать обмякшее тело.

С места автомобиль пошел прыжками, как норовистая лошадь.

— Юрка, ты оставайся, я поведу машину, — догадался сказать я, — ведь свадьба…

Юрка на секунду повернулся ко мне, расширенные зрачки его блестели взволнованным огнем, мелко дрожали скулы, и я понял — Юрка руль не оставит, сейчас ему не надо говорить ничего, он сам знает, как поступить. В раскрытое окно долетел крик Варвары:

— Скорее вези, Юра!

Юра согнулся над рулем, закачался как маятник. Машина запрыгала по еловым кореньям, ветки хлестали по окнам, но Юрка был невозмутим, казалось, как приклеился к рулю.

Дядя Андрей глухо стонал, свистящее дыхание рвало воздух, капельки пота заискрились на побледневшем, осунувшемся лице осенней стылой росой. Я зажал посиневшими от напряжения пальцами платок тетки Варвары на груди Разина, но обжигающая руку пена ползла по рубашке, делала ее бурой, как лесной мох.

…Андрей Семенович Разин скончался уже в больнице. Нет, мы сделали, что могли. Всего двадцать минут и потребовалось Юре, чтоб по разбитой дороге проскакать до аэродромовской санчасти. Но когда к нам вышел врач и сказал, что спасти Андрея Семеновича не удалось, точно заряд дроби ударил в сердце, Юрка долго вздыхал, крутил головой, а потом две слезинки неожиданно скатились по измазанным щекам, скатились на белоснежную рубашку, расплылись грязными пятнами. Юркины плечи зашлись в дрожи. Хотелось остановить Юрку, сказать что-нибудь в утешенье, но что тут можно было говорить, как все объяснить, разложить по полочкам? Жестокая штука — жизнь. Своя у нее мерка, свой ход времени.

Я вспомнил слова Разина о сыне, и только сейчас уловил смысл его слов: «Летайте самолетами». Ведь это он гордился своим сыном, гордился скрытно, по-своему…

Хоронили мы Андрея Семеновича через два дня. Накрапывал робкий дождик, на первых листочках дрожали крошечные капельки, а ели мне казались еще более мрачными. Но в кустах уже суетились весенние птицы, пробовали первые ноты, жизнь брала свое даже в этот грустный серый день.

Мужиков в поселке собралось немного, и все заботы о похоронах пришлось мне взять на себя. Вчетвером — я, Юрка, Зубарь и Сережка — выкопали на кладбище могилу среди могучих елей, на дно настелили мягкого ельника (говорят, покойнику мягче будет), вчетвером вынесли гроб из осиротевшего дома. Жители поселка стояли у ограды. Они собрались все поголовно, молодые и старые, и только не заметил я в толпе тетку Варвару. И на крылечке ее тоже не было, что случилось с матерью, спрашивать у Юрки я не стал.

На плечах донесли мы гроб до кладбища. Гулко стукнули комья земли о крышку гроба, а потом скоро вырос холмик рыжей земли. Жители постояли несколько минут и разошлись грустные, подавленные. Наверное, все-таки любая смерть страшна, страшна своей безысходностью, на кладбище человек острее ощущает свою конечность и невольно спрашивает себя: а я как живу? По совести?..

Зубарь с Сережкой соскребли прилипшую глину с лопат, потихоньку зашагали между елей к поселку. Хвойная подушка, смоченная дождем, делала их шаг неслышным. Я тоже хотел идти с ними, но Юрка поглядел на меня, попросил:

— Помоги мне!

Вдвоем мы вкопали деревянный покрашенный маслом крест, и Юрка прикрепил к нему подсвечник, а затем и свечку зажег. Язычок пламени резко заиграл тенью на кресте.

— Мать просила, — сказал каким-то тусклым голосом Юрка.

— А чего она сама не пришла? — спросил я.

— Слегла. Сердце прихватило. Сейчас там за ней Светлана приглядывает…

Я уезжал из поселка через три дня. Отпуск мой подходил к концу, надо было собираться на работу. Но даже себе я не мог признаться, что другое толкало спешно в город. Захотелось вдруг увидеть жену, рассказать о случившемся в поселке, поговорить по душам, а там посмотрим.

Мишка Букин окончил десятилетку, на выпускном вечере получил аттестат с золотой медалью, утром спрятал учебники в шкаф и впервые задумался: а дальше что? Желаний у него было много. Тянуло и в военное училище — вон ребята-курсанты приезжают, любо-дорого глядеть, форма на них с иголочки, обуты-одеты, старшина три раза должен харчи приготовить. Хотелось и физиком стать — одноклассники шутили: «Тебе, Мишка, с твоей головой только «ядерной» физикой заниматься». А может быть, как Иван Владимиров, в биологию податься?

Время шло, уже на лугах белым ключом вспенилась таволга — любимый Мишкин цветок, тянуло медовым запахом, лето в макушку свою — июль — уперлось, а решение не приходило. Не приходило оно по одной простой причине — на какие шиши учиться, если мать у Мишки уборщица в магазине. Ей в колхозе работать здоровье не позволяет, потому и денег платят кот наплакал, а отец давно уже в бегах, ни копейкой семье не помогает, живет где-то в городе. На материнскую зарплату не разгуляешься, ей самой помогать надо. Мишка и так с восьмого класса в летние каникулы трактористом работал да еще корову кормом обеспечивал.