Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Дед благодарно закивал головой, дескать, какой разговор — в самый раз получилось, а потом предложил:

— Может быть, Семен Сергеевич, мясца для семьи кусочек завернуть?

— Не откажусь, не откажусь. Время-то летнее, солонина надоела. А тут, можно сказать, парное мясо. — И Яскал из рук деда принял топор, со всей силой отхватил кусок, начал торопливо заворачивать его в газету.

Мишка, молча наблюдавший за этой процедурой, видел, как перекосилось лицо деда, как торчком встали усы и побагровела, точно у вареного рака, шея. Видимо, дед Поликарп хотел что-то сказать, но, немного потоптавшись, махнул рукой. Яскал руку эту подхватил, затряс в своей, благодарил деда, а потом, надев дождевик, предложенный дедом, ушел, а старик еще несколько минут стоял посреди сеней, качал головой… На улице шумел дождь, наконец-то ливнем обрушившийся на землю, противно скрипели яблони, созревшие плоды, сбитые тугими струями, стучали в саду. Мишке стало грустно — может, от впервые увиденной бесцеремонности Яскала? Выходит, человек этот захребетником изрядным живет, можно сказать, не косит, не веет, а барыш имеет. Даже деда и то эта мертвая хватка Яскала в уныние привела. Только и сказал:

— Вот что, Михаил, завтра на рынок поедем. Не проспи…

Дождь, разыгравшийся в ночь, не затих и утром. Не хотелось вставать, под унылый перестук спалось хорошо, покойно, но мать бесцеремонно растолкала Мишку, сорвала одеяло. Еще тяжелее было выходить под дождь, больно хлеставший в лицо. Холодные струйки бежали за воротник, противная мелкая дрожь била все тело. В душе у Мишки теплилась надежда, что в такую погоду, когда как говорится, хороший хозяин и собаку на улицу не гонит, дед раздумает двадцать километров на лошади по размытой дороге тащиться в город и можно снова вернуться под теплый кров, уткнуться в подушку и забыться сном под шум дождя и ветра.

Но у дома деда Мишка увидел запряженную бричку и понял — напрасны надежды. Да и как было можно надеяться — мясо скоропортящийся продукт. Тем более после прохладной дождливой погоды может грянуть жара.

Мишка поднялся на крыльцо, и в это время дед выскочил за порог. Одет он был в брезентовый дождевик, резиновые сапоги, и Мишка с улыбкой для себя отметил, что похож он сейчас на киношного джигита: в плаще словно в бурке.

Увидев Мишку, дед недовольно хмыкнул, вздернул бровями, глухим голосом заговорил:

— Спать ты здоров, Мишка…

От соседнего дома в серой пелене дождя обозначилась темная фигура в плаще. Не иначе Петрован Шепелев, дедов сосед, хромает в гости. У Петрована на фронте ногу покалечило, и теперь она плохо гнется, как протез, но, несмотря на это, ходит Петрован быстро. И сейчас он скоро оказался возле повозки, за картуз рукой взялся:

— Бог в помощь, соседи!

Дед что-то буркнул в ответ, расстилая клеенку, на соседа не посмотрел. Мишка, наоборот, с любопытством поглядывал на Петрована — он большой балагур, дед Петрован. Но сейчас Шепелев был серьезен, рукавом смахнул дождь с лица, спросил деда:

— Ну берешь, сосед, не передумал?

— Беру, беру, — дед глухо бурчал, и Мишка почувствовал, что попутчик деду как раз не по душе, и эти слова он скрепя сердце произнес.

Втроем они быстро погрузили свиную тушу в бричку и поехали. Дождь продолжался, но, кажется, это нисколько не беспокоило деда, он громко чмокал губами, понукая лошадь покрикивал: «Эй, любезный», — и Ветерок, серый мерин, переходил на рысь, хотя колеса глубоко врезались в размытую дорогу. Два следа тянулись за бричкой, как лыжня в глубоком снегу. Мишка же, наоборот, скоро почувствовал холод, кепка его набухла как губка, тяжело давила на голову, плащ, который дал ему дед, встал колом. Потянуло в дрему — сказался ранний подъем, но уснуть под холодящим тело и, кажется, проникающим в нутро дождем было невозможно.

Дед, поминутно вытирая лицо и усы, философствовал, но Мишка половину слов не разбирал. Но главное усек для себя. Вот закончит Мишка институт, придет в деревню, и у матери все станет на свое место. А как же иначе! Спецам зарплату большую платят, да и скотину можно водить, только не ленись.

Мишка долго молчал, спорить с дедом под дождь не хотелось, но потом не стерпел, спросил с ехидцей:

— Может быть, мне тоже, как Яскал, по домам ходить, червонцы сбивать, а?

Дед Поликарп замолк на минуту, лицом к Мишке повернулся, точно хотел удостовериться, в какой связи такой вопрос внук задал, и зачастил торопливо, будто дорога у них заканчивается:

— А что Яскал, что Яскал? Ему завидовать надо. Живет и в ус не дует, хоть и усов у него нет. Главное — уважение у людей имеет.

Дед еще долго что-то бурчал себе под нос, но Мишке стало неинтересно. Он о последних словах деда думал, и первый раз почувствовал неприязнь к деду. Вот мать у Мишки радикулитом страшно мается, а почему? Совсем девчонкой заставил ее дед босиком глину в конце сентября месить для сарая, а вода прудовая уж ледком подернулась. Теперь вот и аукается…

Невеселые Мишкины размышления прервал вдруг Петрован. Он локтем толкнул Мишку, когда дед примолк на минуту, засмеялся:

— Ты, Михаил, на работу не дюже налегай — работа дураков любит. Отдыхай поболей, потом наработаешься. Я в прошлый год на курорт попал и понял — прожил я век за куриный тек. Мать честная, вот уход за нашим братом! Четыре раза в день кормят-поят, холят, что племенного бугая. На эту ванну прихожу, а как ее пользовать — ни хрена не знаю. Ну, один мне, чую, в шутку, разъясняет. Ты снимай штаны, говорит, вон на тумбочке банка кефира — видишь? — и булочка, съедай и вот в это корыто ложись. Ну, я так и сделал и только в воду горячую — аж фыркает — улегся, девка в белом халате появилась, затрещала, как сорока: «Куда кефир делся?» Я ей отвечаю: «Я съел, вон товарищ приказал». Ну, так она мне ничего, а этого пересмешника, веришь или нет, чуть кипятком не обварила. Вот какие дела получаются. Я тебе скажу, Михаил, лучше не придумаешь курорта этого, живешь как с господом богом в обнимку…

Мишка не удержался, захохотал, и дрему как рукой сняло.

Дед оглянулся, набухшими глазами посмотрел на него, потом на Петрована, пробурчал:

— Вот всегда так — богатые про землю, а бедные — про любовные утехи… Ты не слушай его, Мишка…

Петрован замолчал, нахмурился, видно, обиделся на деда и всю оставшуюся дорогу молчал.

В город дед с Мишкой приехали часам к десяти. Дождь наконец прекратился, хоть мутные ручьи еще журчали по улицам. У рынка, где всегда теснились подводы, зябко жались две лошаденки, запряженные в телеги. Дед, как от дождя, встряхнулся от утомительной поездки, повеселел с лица, дружески подтолкнул локтем Мишку, дескать, хорошо, парень, что на рынке подвод мало, наверное, забыв их не совсем приятный разговор дорогой, и заспешил к базарной ветстанции. На ходу он вытягивал из кармана справки, выданные Яскалом.