Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Молодая женщина лет тридцати появилась у повозки минут через десять, вслед за дедом. Была она высокой, подтянутой, каштановые волосы оттеняли яркую красоту лица. Не глядя ни на кого, попросила:

— Показывайте!

Дед суетливо развернул клеенку, показал свиную тушу, встал в стороне, согнувшись в каком-то подобострастном поклоне. Наверное, это отметила женщина. Она долго вертела в руках справки, написанные Яскалом, будто сочинялись они на каком-то непонятном языке, и в конце концов изрекла:

— А справки у вас неправильно оформлены.

Дед удивленно поднял брови, сказал:

— Да у нас врач вроде ученый, не может быть, чтоб бумажки не знал, как написать…

— Не знаю, не знаю, я тоже ветеринарный врач и по таким документам разрешить торговлю не могу.

Женщина протянула справки деду. И тот, приняв бумажки, начал их суматошно перебирать в руках, наливаться краской. Спокойной, даже какой-то ленивой походкой женщина пошла назад к низенькой станции, обходя лужи. Солнце, наконец-то пробившееся из-за туч, кажется, высветлило, сделало ее фигуру еще более стройной.

Петрован хмыкнул удивленно, деда в сторону отозвал, что-то ему на ухо зашептал.

Тот начал перебирать губами, точно что подсчитывал, и вдруг неожиданно сорвался с места, мелкими шажками засеменил вслед за женщиной.

Появились они вместе не скоро. Врачиха торопливо поставила клеймо на тушу, и дед крикнул Мишке:

— Давай к павильону!

Петрован тоже пошел на базар, Мишке подмигнул и в толпе растаял.

В павильоне Мишка, вооружившись топором, пластал тушу на мелкие куски, а дед, ставший неожиданно оживленным, шуровал около весов, весело покрикивая:

— А ну, подходи, навались, у кого деньги завелись!

Закончив торговать, дед аккуратно пересчитал деньги, засунул их в боковой карман пиджака, разгладил усы.

— Теперь бы, Мишка, и чайку неплохо с устатка попить!

Чувствовалось, что дед был доволен и торговлей, и самим собой. И уже не дрожали руки, а взгляд его стариковских глаз стал цепким и острым, как у охотника, он улыбался, щурился поминутно. За чаем в столовой дед шутил, оживленно бил себя ладонями, точно в пляске, подмигивал заговорщицки Петровану. Тот нашел их незадолго до этого и в чайную пошел с радостью, за чаем хвастал обновками, купленными в магазине.

Возвращаясь, где-то за городом, Мишка спросил:

— А что, деда, Яскал в бумагах напутал? В чем дело?

Дед долго не отвечал, точно прикидывая, стоит ли все рассказывать, потом заговорил спокойным тоном:

— А кто их поймет, Миша. Ученые люди… А может быть, по пословице: «Рыбак рыбака видит издалека»…

Дед замолк на несколько минут, потом продолжал:

— Жизнь-то, она какая, Миша? Человек каждому месту должен соответствовать. А так или не так делает, попробуй докопайся. Вот ты станешь врачом, тогда без горя. Любую бумажку состряпаешь, и платить не надо…

— Как платить? — удивился Мишка. — За бумажки какая плата?

— Всякая работа, Миша, уважения стоит. — И дед замолчал.

— Ты думаешь, Мишка, — вступил в разговор Петрован, — она, бабочка та, задарма мясо клеймила? Как бы не так! Может, и Яскал что напутал, где-нибудь закорючку другую поставил, а скорее всего сама выдумала. Она как рассуждает: погода баламутная на улице, старику с мясом домой возвращаться никак нельзя — пропадет добро, значит, он за червонцем не постоит…

— Так ты что, червонец ей отвалил? — беспокойно спросил Мишка, толкнув деда. Но тот опять молчал, на Петрована глядел с укоризной, точно хотел сказать, чтобы он язык попридержал. Но тот не заметил этих взглядов, продолжал спокойно:

— А ты как думал? За здорово живешь она так бы не раздобрела. Дед твой, он, брат, умен в таких делах.

Мишка уже не слышал последние слова, рванул вожжи из рук деда, натянул их изо всех сил. Ветерок остановился, и даже удар дедовской плетки его не столкнул с места.

— Ты чего мерина остановил? — испуганно спросил дед.

— Назад поедем! — заорал Мишка и начал поворачивать Ветерка, захлопал вожжами по его крутым бокам, зачмокал губами.

Наверное, дед не ожидал такого решения Мишки, несколько секунд удивленно хлопал глазами, а потом быстро по-молодому соскочил с повозки, забежал вперед, повис на оглоблях. Мишка тоже спрыгнул, подскочил к деду, попытался его оттолкнуть от повозки.

— Ты что, сдурел? — закричал дед.

— Это не я сдурел, а ты, — Мишка рвал на себя повод, вцепившись обеими руками. Но, видимо, силен еще был дед Поликарп, лошадь стояла как вкопанная.

Мишка в сердцах сплюнул, чуть отступил от повозки. А дед опять резво вскочил на сиденье, начал поворачивать лошадь назад.

— Чумовой, ей-богу, парень, — кряхтел дед. — Ты хоть скажи, чего взбеленился, что случилось?

Мишка заговорил треснувшим, с надрывом, голосом:

— А ты не понимаешь, что случилось? Да это же грабеж средь белого дня! Сколько же их, червонцев-то, надо Яскалу, врачихе? Скоро без штанов ходить будешь…

Петрован глядел на них удивленно, а дед обернулся, усы его опять встали торчком, оголяя желтые прокуренные зубы:

— Дурак ты, Мишка! Не мной сказано: не подмажешь — не поедешь. Птичка, она по зернышку клюет, а сыта бывает, тем и рада. Ты думаешь, все по справедливости живут? Как бы не так, держи карман шире…

— Ну не знаю, как все, а этой я больше не позволю. — И Мишка круто, на одной ноге повернулся, пошел назад, в город.

Расстояние между ними увеличивалось, какое-то время повозка еще двигалась в сторону дома, а потом повернула назад.

На повозке Петрована уже не было. Может быть, тот сам больше не хотел смотреть на их ссору с дедом, пошел домой пешком, а скорее всего дед просто-напросто согнал его с повозки за длинный язык, что называется, чтоб не все рассказывал, чай, не маленький, соображение иметь надо.

Дед нагнал Мишку уже в городе.

— Миш, а Миш, — каким-то заунывным голосом заканючил дед, — ты скажи хоть, что надумал?

Но Мишка не ответил, шагал отрешенно, сосредоточенно, а перед самым рынком на бег перешел и единым махом вскочил на крыльцо ветстанции, забарабанил в дверь. Но, видимо, там уже никого не было. Мишка с силой еще пару раз ударил сапогом в дверь, она ухнула, но не открылась.

Больше здесь делать было нечего. Мишка сходил с крыльца медленно, по-стариковски, чувствовал, как в злобе дергалась щека. Дед, привязав Ветерка к столбу, шел навстречу.

— Миш, а Миш, — дед говорил сипло, как от простуды, — ты никак за этой десяткой побежал? Пустой номер. Что с воза упало, то пропало. Да и как ты десятку-то вызволял бы, вырывать, что ли, начал бы?

Мишка остановился, почувствовал, что дыхание зашлось, и просипел зло:

— Да я ей, врачихе этой красивой, раза два плюнул бы в морду… По-нял?

— Ну и чудак-рыбак, — как-то неестественно хихикнул дед, — посадили бы тебя, как пить дать, посадили. Не пойман — не вор, а десятка она не крапленая, на ней отметки нет… Поедем домой, нечего себя позорить, на себя людскую хулу наводить. Не обедняем. А главное — дело-то мы сделали, поросенка продали, денежки, вот они, — дед хлопнул себя по карману, — теперь есть с чем тебя в институт провожать.