Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Что–то смутило воспитателя в тяжелом, проницательном взгляде мальчика, какая–то внутренняя сила. Пай–Хамбаров закашлял и потрогал его колено, около места, где был ушиб.

— Упал в коридоре? Я все знаю, не волнуйся. Мы знаем имена тех, кто устроил свалку. — И, оглядев спящих и прислушавшись к их бормотанию, Пай–Хамбаров сказал, уходя к себе в комнату отдыха: — Если будет болеть, скажешь завтра дежурной воспитательнице…

И едва он ушел, Душан все же не выдержал и заплакал, сам не понимая отчего, может быть, оттого, что завтрашняя воспитательница пожалеет его. И перед тем как забыться, вспомнил о женщине–богомоле из мансарды, подумал, что вот приходит осень и туты на поляне облетят…

прошептал Душан, засыпая.

А следующий день, несмотря на то, что Душана мучила изжога, прошел так быстро, что мальчик раньше всех выбежал из умывальной и лег, ожидая дежурную воспитательницу. И не очень удивился, когда увидел, что ею оказалась та самая женщина, рядом с которой, непринужденно болтая, стоял Пай–Хамбаров. Ведь в его словах: «Если будет болеть, скажешь завтра воспитательнице», сказанных вчера ночью, он уловил оттенок и чего–то личного, близости этих двух взрослых, словно хотел Пай–Хамбаров сказать: «Не волнуйся, она сделает тебе хорошо, я ее знаю…» — и уже тогда подумал Душан, что, наверное, дежурить будет она.

Едва воспитательница вошла в спальную, как поднялся шум, запрыгали вокруг нее мальчики, хватая ее за руки, суетясь и обнимая дежурную, а она, медлительная, располневшая, простодушная, поправляла по–хозяйски одеяла, журя незло за беспорядок, спросила:

— Кто у нас новичок?

Душан не сразу понял вопрос, подумал еще с утра, что новичком бывают, наверное, лишь первый день, потом же он на равных со всеми, невыделяем.

— Он новичок! Душан! — показали на него со всех сторон, но не укоряя, как вчера, а весело, играючи, словно теперь это было просто безобидной шуткой.

— Зови меня: тетушка Бибисара, — сказала воспитательница подчеркнуто, будто уверенная, что с первого раза новичок не запомнит. — Как твоя нога?

— Спасибо, хорошо…

— «Спасибо, хорошо» — вдруг мило и незло передразнила его тетушка. — О, ты хорошо воспитан! Сразу видно, что бухарец… Если хочешь, ложись, я посмотрю ногу…

— Нет, не болит, — сказал Душан, боясь, что как только станет он показывать ей ушиб, вся спальня сбежится смотреть, будут толкаться, продолжая подшучивать.

— И не будет болеть, — убежденно, словно заранее все знала и предвидела, сказала тетушка Бибисара, — ты мальчик терпеливый. Спи. Завтра день хлопотный. Поедем колхоз смотреть… — И в том, как она себя назвала, и в этой манере объяснять было что–то близкое Душану, трогательное, и он почувствовал себя легко с тетушкой Бибисарой, хотя и не решался, как другие, обнимать ее и гладить по руке.

«Из–за этого я кажусь ей недобрым», — только и подумал Душан.

Как только тетушка Бибисара ушла, стало тихо, но не так тревожно, как вчера, должно быть, все были спокойны, зная, что тетушка очень чуткая, не пустит к ним старшеклассников с горящими жгутами.

— Ты сегодня стал лучше говорить, — шепнул Душан Аппаку, — за ночь немного исправилась твоя картавость…

Аппак не понял, о чем это он, шепнул в ответ:

— Не засыпай… — И приподнялся, чтобы посмотреть, все ли уснули: — Камин Подкидыш спит, Истам храпит, Шамиль Штаны… Ты почему ворочаешься, Мордехай?

Мордехай, полусонный, посмотрел на Аппака, сказал:

— У червяка нет шипов, но если наступить на него, то все равно закричишь. Отчего так?

— Трус ты! — ответил ему Аппак и, потянувшись к постели Душана, обнял его и шепнул: — Бинокль этот Мордехай. — Он не мог подобрать слов, чтобы объяснить. — Трепло. Язык длинный и уши…

— Зачем ты так? Злишься… — удивился Душан.

— Глаза у него нечистые. Доносит воспитателям о нас…

— Мы ведь ничего дурного не делаем… У Мордехая живот болел, про ящериц говорил. Должно быть, боится их, — зевая и расслабляясь, проговорил Душан.

— Ничего ты не знаешь… Меня старшеклассник спрашивает: «У вас есть трепачи, мы им в коридоре темную устроим…» Я сейчас лежал и думал об этом. Мордехай или нет? — Аппак снова лег и с обидой, будто уличили его в чем–то недозволенном, сказал: — Ты многого не понимаешь… не созрел еще.

Но Душан уже не слушал его, а когда проснулся, разбуженный Аппаком, подумал, что тот короткий сон, который он успел увидеть, был вовсе не сном, а продолжением разговора о Мордехае, потому удивился и не понял Аппака, сказавшего:

— Проснись, они уже начали…

— Я ведь не спал, о чем ты? — ответил Душан, думая, что Аппак его разыгрывает, потом встал с трудом и пошел за ним к боковой двери.

— Ложись. — Аппак, тяжело дыша от волнения, растянулся возле порога и, показывая на маленькую светлую точку в двери, шепнул: — Смотри сюда…

Душан посмотрел правым глазом, но ничего не увидел, левый же глаз попал в точку, свет расширился, открывая пространство комнаты, где сидели друг против друга, боком к двери Пай–Хамбаров и тетушка Бибисара.

Душан от неожиданности отпрянул назад и хотел было уже бежать в постель, но Аппак держал его за плечи, повторяя:

— Смотри… Сейчас будут разговаривать…

Вдруг Пай–Хамбаров резко наклонился почти всем телом над столом, чтобы взять тетушкины руки в свои, но тетушка Бибисара легко оттолкнула его, но потом, словно испугавшись своего жеста, вскочила и стала рядом с невозмутимо сидящим теперь Пай–Хамбаровым. И заговорила торопливо и сбивчиво:

—- Оставьте, я ведь замужем… будут только разговоры… О, если бы я была уверена, что вы не играете…

Пай–Хамбаров встал, худощавый и хитроватый, рядом с этой простодушной, растерянной тетушкой, потянулся к ней, но Душан уже не мог смотреть, бросился к кровати, боясь, что вот теперь, когда им с Аппаком известна тайна Пай–Хамбарова и тетушки Бибисары, их уличат, накажут за непристойное поведение.

Аппак еще немного полежал возле двери и, вернувшись, хотел рассказать об увиденном Душану, но Душан сердито прервал его, все еще стыдясь своего поступка.

— Некрасиво это! Спи! Дурно…

А сам вдруг вспомнил о том, как подслушал шепот отца и матери в летней комнате ночью и, не понимая, отчего не лежат они на своих постелях, испугался. Тогда все получилось неумышленно. И сейчас разве думал он, ползя за Аппаком к двери, увидеть такое? Но почему любопытство, дурное и мелкое, заставило его смотреть, не зажмурившись от стыда?

Душан подумал о матери, оставленной в одиночестве, вспомнил ее слова, сказанные в ответ на язвительное замечание отца: «Конечно, я ведь еще не так стара в свои тридцать три года…» Отец, ничего не возразив, вышел во двор, потому что в комнате было душно. Мать же оставалась стоять в своей странной позе, прислонившись к стене, словно ноги ее не могли держать отяжелевшее тело, а над головой ее забавно прыгало пятно, шарик света, пытаясь спуститься и засветить левый глаз. А через минуту во дворе послышался гневный голос бабушки, защищавшей мать: