Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

— Это ты сделал? — спросил Абляасанов как–то вяло, не глядя на Душана, словно тяготясь тем, что ему приходится вести столь неприятную беседу.

— Да, — коротко и твердо ответил Душан, смотря на половинки шара, которые Абляасанов приставлял друг к другу, желая, видимо, найти линию, по которой, причудливо и сложно изгибаясь, прошла трещина.

— Мне сказали, что ты. — В тоне директора чувствовалось возбуждение, но Душан отнес это не за счет своей проделки, а к половинкам шара, которые никак не хотели пристать к той линии, что развела их, а Абляасанов нервничал, много и искренне суетился, как делал это в самый первый день приезда Душана на вечернем сборе.

— Почему ты не спрашиваешь: кто сказал? — удивленно и, кажется, первый раз за все время возни с шаром глянул на Душана, прищурившись, Абляасанов.

— Не знаю, — ответил Душан, чувствуя себя наконец совсем свободно и думая о том, как он удивит мальчиков рассказом о том, что ему было совсем не страшно в кабинете. Он действительно не знал, что и думать, только мелькнула мысль, что кто–то из мальчиков пожаловался…

— Ты ведь знаешь, Душан Темурий, что шар этот украшал лестницу, которая ведет в мансарду, где живут воспитатели. Твои воспитатели, — опять вяло сказал Абляасанов, потому что освободился, отодвинул от себя половинки шара. — Люди, которые учат и воспитывают, передают тебе свои знания, ум, свой житейский опыт, часто болея, но не обращая на это внимания…

Тон, который он взял, и эта длинная фраза насторожили Душана, он даже хотел сказать как спасительное: «Ну, что теперь… виноват… мать заплатит…»

— Шар — это часть лестницы, а лестница — часть двора, тогда как двор — часть всего интерната. И если сегодня мы разобьем шар, а завтра повалим забор, то потом в самый раз и растаскать по частям весь интернат… Но, к счастью, на каждого разрушителя есть десять, сто честных мальчиков, которые, разоблачив разрушителя, приходят и называют мне его имя…

В этой очень убедительной речи было, однако, много неубедительного, хотя бы с забором, который Душан вовсе не собирался ломать, он хотел сказать об этом, но не знал, как выразиться, потому что сказать просто: «Я виноват… случилось нечаянно» казалось теперь в его устах неубедительным.

— Ты виноват?.. — как–то просто разрешил сомнения Душана Абляасанов неожиданно.

— Да, виноват, — ответил Душан с готовностью.

Абляасанов кивнул в знак одобрения, поправил плед и спросил, на сей раз как бы обвиняя и взывая к совести:

— Но ты–то сам разоблачаешь дурных мальчиков?! Ты–то сам что делаешь для родного интерната? Ты сколько уже здесь — год? Два? Пора, пора, голубчик, жить заботами коллектива, следить, кто портит имущество, сплетничает о воспитателях, обижает младших, и обо всем говорить мне или своему классному воспитателю. Кто твой классный воспитатель?

— Амин Турдыевич Пай–Хамбаров, — тихо сказал Душан.

— Да, Амину Турдыевичу… но лучше мне, — сказал бесстрастно Абляасанов, не выдавая своего отрицательного отношения к Пай–Хамбарову, с которым расходился в вопросах воспитания. — Договорились?

Душан хотел было как–то неопределенно кивнуть или чем–то другим ответить на вопрос Абляасанова, но молчал, вспоминая о том, как Аппак или другие, взрослые учащиеся относятся к тем, кого называют «трепачами», «языками», избивая их в коридорах или в свалке во время игры в жабу.

— Если договорились, можешь идти в класс, — нетерпеливо поерзал в кресле Абляасанов. — А мальчикам скажешь, что мать твоя внесет деньги за шар, чтобы не догадались о нашем договоре…

— Я… конечно… мне неприятно… осуждаю, — сказал Душан, чувствуя, как возмутится сейчас Абляасанов, прогневается — ведь добра желал, закрывая глаза на проступок Душана. — Но я люблю один… все играют вместе, а мне не играется… и я не узнаю, что они дурного сделают…

— А ты играй со всеми, не отделяйся. Ко мне почти все прибегают говорить, только ты один в стороне. Когда и ты придешь, я буду спокоен, зная, что слежу за всеми своими любимыми детьми, — настаивал Абляасанов, и, понимая, что теперь так неопределенно, не договаривая, не откажешься, Душан сказал:

— Нет, я не смогу… не услежу за всеми. А за шар отвечу, виноват…

Абляасанов как–то удивленно, жалеючи посмотрел на Душана, будто оценивая все последствия его отказа, затем, подойдя к окну, постучал пробегавшему мимо его кабинета старшекласснику:

— Позови ко мне Амина Турдыевича!

Старшеклассник съежился было от его стука, но, услышав совершенно безобидную просьбу, с готовностью побежал, и Душан, не мигая, следил, как старшеклассник бежит к двери класса, а потом в молчании, пока Абляасанов постукивал половинками шара, видел, как Пай–Хамбаров с недовольным видом пошел к кабинету по той самой дорожке, по которой только что бежал услужливый старшеклассник.

И едва Пай–Хамбаров переступил порог кабинета, как Абляасанов, словно куда–то заторопился, складывая бумаги, сказал:

— Этот провинившийся, Амин Турдыевич, должен отработать те тридцать рублей, на которые причинил убыток интернату, разбив шар. В левом углу двора под землей сгнила водопроводная труба. Оттого частая течь наружу, в спортивное поле, и слабый напор воды в пищеблоке. Отмерьте ему земли — два метра в длину и полметра в глубину, освободите от уроков и пусть начинает копать… Копать первым, это почетно, понял? — обратился он к Душану так дружелюбно, будто они на этой работе, как на самой легкой из всех, давно и по–свойски порешили.

— Но ведь как? При чем здесь копание? Я не одобряю такую меру исправления! — возразил Пай–Хамбаров. — И откуда вы взяли, что шар стоит именно тридцать рублей?

— Вы, молодой человек, разве знаете цену старому? — возмущенно шагнул в сторону Пай–Хамбарова Абляасанов. — Этому древнему мраморному шару цены нет. Тридцать рублей по нынешним бухгалтерским накладным, где одна финансовая путаница.

Пай–Хамбаров отступил в угол, беспокойно глядя то на директора, то на Душана, пока не догадался выпроводить из кабинета молчаливого свидетеля их с директором стычки:

— Подожди меня за дверью, Душан…

Душан вышел, постоял во дворе, недалеко от окон кабинета, еще не приходя в себя после столь неожиданного решения Абляасанова, затем направился в угол двора, где ему предстояло копать, а мальчики из его класса кричали ему и свистели, ибо всем не терпелось узнать, о чем с ним говорили Абляасанов и Пай–Хамбаров.

Место, где просачивалась вода из гнилой трубы, Душан знал. Если земля на краю поля высыхала, покрываясь коркой соли, значит, Зармитан отпускал интернату мало воды; если же воды было достаточно, она выходила из трубы наружу, играющие в футбол загораживали ее песком, бегая и гоняя мяч через лужи.