Вадим Панов - Четвёртая глава (МАКАМ VIII. Небо на земле)

– Тем более.

– Ты нужен Портному.

– Я не наёмник.

– Значит, ты ему откажешь.

Амон хотел что-то сказать, но прозвучал очередной звонок, и они отправились на свои места.

– С дороги!

Кирилл пинком распахнул дверь, выскочил из зала, увидел в руке уборщицы ведро – после начала спектакля рабы принялись чистить холл, – вырвал его и поднёс к лицу.

Послышались характерные звуки, сопровождающие очищение организма от разного.

Рабы разбежались, не смея наблюдать за неприятностями гостя, а вышедший вслед Покрышкин улыбнулся, прислонившись плечом к кирпичной стене подземелья, и дождавшись, когда тяжело дышащий Кирилл выпрямится, произнёс:

– На самом деле ты молодец. Я на своём первом спектакле Театра Отражений продержался меньше двух минут. А ты – почти пять.

– Ты знал, что этим закончится? – хрипло спросил Амон, сплёвывая в ведро.

– Догадывался.

– Почему?

– Это нормальная реакция нормального человека.

На грязь и мерзость. На выставленные напоказ пороки. На их бесстыдное смешение, которым Зур, словно огненным клинком, резала то, что её зрители называли душой. Резала их чувства. Резала их стыд.

Татум была художником, но свои картины она писала Тьмой.

– Зачем?

– Это искусство.

– Неужели?

– Это их искусство, – уточнил Машина. – Первородные не столько поглощают мир, сколько строят свой: полное боли и дерьма подобие Проклятой Звезды, в котором они – жалкие, выродившиеся наследники, будут изображать Древних. А для того чтобы мир получился законченным, грешникам нужны все его составляющие, и в том числе – искусство. Сейчас они таранят своей мерзостью День, заставляя принимать чужое, заставляя искать добро во зле, а нормальное – в противоестественном, заставляя мириться с тем, что вызывает отвращение, и отказываться от стыда. Но обязательно придёт время, когда грешники объявят своё искусство единственным, и Театр Отражений поглотит все площадки. – Кирилл снова согнулся над ведром, но это обстоятельство не помешало Ермолаю продолжить короткую лекцию: – Попробуй представить мир, в котором есть только одно искусство – тёмное отражение. Книги, повествующие о пытках, фильмы, воспевающие унижение, картины ада во всех галереях и спектакли о педофилии. А окружающие называют это нормальным… Нет! Считают нормальным и принимают как должное.

– Хватит читать фантастику, – с натугой произнёс Амон. – И пересказывать мне своими словами.

– Меня учили собирать и анализировать информацию, – задумчиво повторил Машина, мысленно сравнивая содержимое ведра с искусством Театра Отражений.

– На самом деле спектакли Татум – обыкновенный эпатаж.

– Ты действительно так думаешь?

Кирилл вздохнул.

Он ничего о себе не помнил, догадывался, что повидал разное, однако отвращение, которое ощутил на спектакле, ему пришлось пережить лишь однажды – при виде Элизабет в истинном облике, впитавшем в себя всю грязь мира и человека. Актёры Театра Отражений уступали Элизабет в мерзости, ни один из них не дышал запредельной злобой Древнего, но тошнотворность того, что они вытворяли, с лихвой компенсировала этот недостаток.

Татум хотела показать Проклятую Звезду и ни в чём себя не ограничивала.

– Демонстрируя тьму и грязь, она наполняет ими души зрителей, – продолжил Ермолай. – В их глазах отражается не мир добра, а зло искусства. Сначала чуть-чуть, потом больше, ещё больше, ещё… а потом смещается понимание зла, и вид замученных детей вызывает усмешку, а не сочувствие.

– У людей?

Машина долго, секунд десять, смотрел Кириллу в глаза, после чего на его губах появилась угрюмая усмешка:

– Какие они после этого люди?

Амон кивнул, помолчал и отставил ведро.

– Пойдём, хочу продолжить просмотр.

– А ты стойкий, – на этот раз усмешка оказалась весёлой.

– А ты тогда вернулся?

– Вернулся.

– Зачем? – удивился Кирилл. Он ожидал другого ответа.

– Один раз через это нужно пройти, посмотреть, что они готовят миру и как воспринимают демонстрацию мерзости, – спокойно объяснил Машина. – И тогда уверенность в правоте никогда тебя не оставит.

Её талант вызывал отвращение.

Точнее, она сознательно использовала талант для создания изысканно жутких постановок, вызывающих отвращение у обитателей Дня и буйный восторг Первородных. Мир отражался в огромных глазах Татум, наполнялся грязью чёрной души Татум и падал на зрителей талантом Татум, пачкая их вонью, которую выдавал за аромат. Порок был символом Театра Отражений. Порок сидел на вырубленном из страстей троне, судил целомудрие и стыд, и приговор не отличался разнообразием – смерть. Смерть запретам, ограничениям и брезгливости. Смерть нежности.

Смерть всему, что мешает, ибо в мире Татум нет места ничему, кроме желаний.

Любых желаний.

Мир Татум обволакивал ощущением вседозволенности, но забывал рассказать, что всё дозволялось лишь тем, кто мог себе это позволить – золотом или силой. Мир Татум уверял, что порок любит всех и все равны удовлетворяться по своему желанию, но учил подчиняться и наслаждаться болью. Наслаждаться тем, что дозволено.

Мир Татум крушил запреты, но создавал рабов.

Театр Теней давно стал чудовищно талантливым эхом Проклятой Звезды, но Татум не останавливалась на достигнутом: она мечтала создать полноценное отражение извращённого мира Древних. Мечтала о постановке, которая даже Первородных заставит холодеть от священного ужаса перед владельцами Земли. Мечтала скрупулёзно воссоздать пороки тех, кто зачал все извращения мира. Мечтала показать грешникам грязь, из которой они вышли.

Татум готовила представление три года и назвала его «Аллегория Проклятая Звезда».

И теперь сотня актёров без стеснения и стыда творили друг с другом то, что Татум понимала как взаимные отношения Древних, где смерть и секс вели бесконечный хоровод во имя Зла, смешивая кровь, похоть и ярость…

«Ты сможешь отомстить», – сказал тогда Иннокентий.

Это случилось на пятый или седьмой день пленения, когда Бри обессилела от бесплодных криков и проклятий, но всё ещё не принимала ни воду, ни пищу. Она догадалась, для кого Кросс её похитил, и приняла решение умереть. Она ослабла настолько, что не могла даже сидеть, и вот тогда, в полубреду, рассказала свою историю. Кросс выслушал внимательно, не пропустив ни слова, а ответил неожиданно:

– Ты сможешь отомстить.

И Бри поверила.

Может, от отчаяния, а может, потому, что Иннокентий превосходно сыграл искренность.

– Вот уже несколько месяцев я ищу одного человека. Мы уверены, что он в Европе, но ни я, ни другие охотники до сих пор не напали на след. И тогда я подумал, что его перевозят с места на место. Причём перевозит тот, кто способен спрятать человека от поиска.