Вадим Панов - Четвёртая глава (МАКАМ VIII. Небо на земле)

– Я буду в коридоре, – рыжий зло прищурился на Зур и закрыл за собой дверь.

– Начнём? – усмехнулся Кирилл.

– Почему вы думаете, что мы уже не начали? – рассмеялась в ответ Татум. И резко сбросила капюшон, вперившись в Амона огромными фиолетовыми глазами. – Возможно, наш разговор выдуман, и на самом деле вы давно спите в кресле, а я препарирую ваш мозг.

– Это так? – небрежно осведомился Кирилл.

– А как вы думаете?

– Я не думаю… Я вижу…

А в следующий миг Амон увидел себя – в клетке из мощных, в руку толщиной, чёрно-белых прутьев. Клетка парила в нигде, пребывая в хрупком равновесии между омутом тёмной воды и бесконечностью лазурного неба, а Кирилл парил в ней – не касаясь прутьев, – рассматривая отражения себя во Тьме и Свете.

– Что я вижу? – спросил себя Кирилл.

Но услышан не был. Ему не с кем было говорить, потому что зверь, сидевший в нём, был им и не годился в собеседники.

– Что я вижу в отражениях?

– Жизнь, – прошелестел ответ из-за предела мира клетки.

Это говорила Зур.

– Я хочу видеть свою жизнь, – сказал Кирилл.

– Сейчас твоя жизнь занята – её смотришь ты и никому не позволяешь видеть.

– Но я её не вижу!

– Тогда спроси о ней меня, – предложила Зур.

– Зачем?

– Когда ты спросишь, я увижу твою жизнь твоими глазами.

– С чего началась моя жизнь? – немедленно поинтересовался Амон. Ему показалось, что это будет важный вопрос.

Тишина.

Но Кирилл понял, что его глаза видят. Нет… не его глаза, а его глазами… видит не он… он лишь понимает, что видит, но не понимает, что видит… он…

– С чего началась моя жизнь?

Тишина.

– Татум!

Тишина.

– Ответь!

– Ты был рождён старым… – прошелестело вновь.

– Что?

– Твоя вторая жизнь…

Тишина.

– О чём ты говоришь? Точнее!

– Древние не могли тебя убить, потому что… – Зур снова замолчала.

– Татум!

А потом случилось вот что: парящий в клетке Амон неожиданно приблизился, повернулся, посмотрел на парящего в клетке Амона, глазами которого смотрела Зур, и очень холодно сказал:

– Тебе запрещено знать меня, грешница.

И Кирилл понял – что-то пошло не так.

Я знаю, ты мне не веришь, – сказал Иннокентий. – Я тоже далёк от того, чтобы считать тебя подругой, но сейчас я в тебе нуждаюсь и потому отдам один из ценнейших оставшихся у меня приборов».

«Кандалы?» – изумилась Бри.

И лишь потом поняла, насколько хитрое устройство пряталось под их личиной.

Она отняла их от решётки, расцепила, перекрутила цепь, вновь сцепила наручники, встряхнула и улыбнулась, увидев, что цепь затвердела, превратившись в клинок.

«Батарейка старая, заряд держит плохо, так что у тебя есть два, может быть, три удара…»

Но Хамелеон хватило и двух. Первым она снесла замок в своей клетке, а вторым – перерезала каменного стража. И направилась к подъёмнику, слыша за спиной похотливые стоны измученного воздержанием сатира.

Татум завизжала так, что у Машины заложило уши.

– Я никому ничего не скажу! – завизжала отчаянно, разрывая голосовые связки. Завизжала, как в последний раз. – Ты сам этого хотел!

– Открой! – Ермолай подскочил к двери и пнул её ногой. – Пусти! – Он не ожидал, что дверь окажется закрытой, и слегка растерялся. – Открой!

Подоспели охранники, заколотили тяжёлыми кулаками, и через пару секунд дверь им ответила. Татум резко и с необыкновенной для своего сложения силой распахнула её, и твёрдое деревянное полотно врезалось Ермолаю в лоб.

– Чёрт!

Машина отлетел в сторону и машинально закрыл лицо руками. Но на него никто не обращал внимания.

– Он убьет меня! Спасите!

Зур вихрем вылетела в коридор и помчалась в зал приёмов.

– …ть! – С чувством произнес Ермолай, поднимаясь на ноги.

Сделал шаг, намереваясь последовать за хозяйкой театра, но услышал короткий, полный боли хрип, краем глаза увидел рухнувшего на пол охранника – на его животе расплывалось кровавое пятно, – и отскочил, сообразив, что дело плохо.

Из комнаты появился Амон. Спокойный, немного медлительный, но очевидно целеустремлённый. В его левой руке Машина разглядел окровавленный меч и понял, что зверь на что-то разозлился.

Иннокентий знал, где находится подъёмник, поэтому быстро разработал самую примитивную из всех возможных легенду: «Я ищу туалет», пару раз отрепетировал её, пока добирался до коридора, и не сомневался, что произнесёт фразу предельно искренне.

По правилам, гости с оружием в Театр не допускались, но Кросса это обстоятельство не смущало, он рассчитывал встретить в коридоре двух-трёх охранников и забрать оружие у них. Ну а дальше будет легче.

И в целом Иннокентий не ошибся. Охранников оказалось двое, вот только они не наблюдали за порядком, а лихорадочно колотили в запертую дверь. А за их спинами, дальше по коридору, Кросс разглядел подъёмник и группу мужчин в чёрных плащах, быстро двигающихся в противоположном от него направлении, вглубь подземного лабиринта.

Между плащами виднелся человек в маске осла.

«Я опоздал!»

Иннокентий разгадал загадку, вычислил местонахождение Письменника, оказался рядом… Но опоздал на минуту, может, на две. И его захлестнула обида. Не видя ничего и никого, кроме уходящих мужчин, Кросс сжал кулаки, широко шагнул в коридор и…

Вздрогнул, когда резко распахнулась дверь, с удивлением посмотрел на визжащую Зур, а затем получил настолько крепкий удар в челюсть от Амона, что врезался в стену и потерял сознание.

Татум знала, что ей никто не поможет: не в традициях Первородных вступаться за того, кому грозит опасность, и уж тем более – прикрывать жертву, рискуя собственной жизнью. Татум знала, но бежать ей было некуда, только в холл, и гости, которых в нём было предостаточно, дружно разошлись при её появлении, устроив большой круг в центре.

«Мерзавцы!»

Но вслух она не сказала ничего – некогда было.

Нужно было спасаться.

Зур остановилась, развела в стороны руки и стала медленно плести чёрную паутину, возбуждая тени в душах находящихся в зале актёров. И требуя от них ярости. Требуя помощи. Требуя зла…

И тени отозвались.

Но не совсем так, как надеялась Татум.

Страх сыграл с хозяйкой Театра Отражений злую шутку: она не рассчитала силу воздействия, «рванула» тени слишком резко, приведя в неистовство за сотую долю секунды, а те «рванули» свои тела, заменив эмоции и разум жаждой смерти и разрушения. Разъярённые актёры не поняли, от кого должны хранить Татум, бросились на гостей, и всё смешалось: вечерние платья, смокинги, обнажённые тела и кровь. В ход пошли осколки бутылок, столовые приборы, когти и зубы. Ополоумевшие лицедеи рвали важных гостей на части, и каждая оторванная часть удесятеряла их ярость, а Первородное собрание отражалось в лужах собственной крови. Зал наполнился рёвом, стонами и проклятиями. Чавканьем и хрустом. И ненавистью, которая поглотила всё. Первородное собрание внезапно и неожиданно для себя окунулось в свою суть и взвыло от ужаса и боли.