Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

— Не пожалел? — осторожно поинтересовалась Кира.

Зяблик задумался:

— Кажется, нет. — Но в его голосе звучало сомнение.

Он улыбнулся. И в эту минуту Кира увидела того, прежнего Зяблика — с яркими синими глазами во все еще густых и длинных ресницах, легкого, веселого и немного грустного — такая смесь Арлекино с Пьеро.

— Так, а что же твоя Сильвана Помпанини? — Кира вспомнила известную итальянскую актрису давних времен. — Расскажи, интересно!

Ей и вправду стало интересно — такие страсти, гос-поди! А Зяблик ей всегда казался слегка равнодушным, пресыщенным, холодноватым.

— А дальше все как обычно. Она рвалась ко мне. Он вылавливал ее, караулил. Грозил, пару раз избивал. Она боялась обращаться в милицию. Умоляла, чтобы я оставил ее у себя. А я, как жалкий трус, все искал причины этого не делать. Мечтал, чтобы муж увез ее и эти страсти закончились. Так и получилось — через год они уехали. Потом я узнал, что она резала вены. Слава богу, спасли. Он тогда здорово перепугался.

— А ты откуда узнал? — удивилась Кира.

— Она мне звонила. Долго звонила. Писала письма. Я их даже не открывал — понимал, что там. Просто рвал или сжигал. Трус, я же тебе говорю. Ну а потом синьор Батисто скончался, и Сильва снова стала рваться сюда. «Поженимся и уедем в Италию. Мы свободны», и все такое. Но ты ж понимаешь! К тому времени многое изменилось. Нет, я ее вспоминал, только жил своей жизнью. — Он замолчал, встал и прошелся по кухне. Завозился с чайником: — Кофе будешь?

Кира машинально кивнула.

— Ты не любил ее?

— Не знаю. Мне трудно ответить на этот вопрос. Но если я кого и любил, то точно ее. Ох, какие искры между нами летели!

— И что с ней сейчас? Ты не знаешь?

— Она умерла не так давно, — после недолгой паузы ответил Зяблик. — Ей было всего пятьдесят два. Совсем молодая — сердце, наверное. В одну минуту — легко.

— Думаешь? — усмехнулась Кира.

Он не ответил.

— Зяблик, — тихо сказала Кира, — а ты потом пожалел? Ну, что пропустил любовь?

Не оборачиваясь, он тихо ответил:

— Знаешь, есть такое душевное уродство — неспособность быть преданным, верным. Не изменять. Видимо, я из этих уродцев. Не всем дано, понимаешь? Хотя, наверное, было чувство. Во всяком случае, тогда я страдал. В первый раз в жизни, сам удивился. Только не говори, что все впереди! — Он обернулся, и они рассмеялись.

Кира вспомнила эту Сильвию. Конечно же, виделись, и не раз! В который раз она посетовала на свою память, что та убирает ненужное, незначительное. Лица моментально стираются, фамилии исчезают, телефонные номера навсегда вычеркиваются. Это было и в молодости — кто-то ее мог окликнуть, а она вглядывалась и не узнавала. Ужасно неловко бывало, ужасно.

Но Сильвия эта, как ни странно, четко предстала перед глазами. Она не была красавицей, нет. И даже совсем наоборот — мелкая, без привлекательных форм, кажется, абсолютно безгрудая, с мальчиковой сухой попкой. Словом, разительно отличалась от роскошных, длинноногих и грудастых Зябликовых девиц. Волосы у этой Сильвии были чудесными — темно-каштановые, почти черные, густые, крупными кольцами. Лицо худое, скуластое, очень смуглое. И уже тогда щедро расцвеченное мимическими морщинами — вокруг глаз и губ. Мимичное, подвижное лицо хохотушки. Весь спектр эмоций на лице — радость, гнев, сострадание и печаль. Кира вспомнила, что тогда у нее промелькнула мысль: «Как быстро состарится эта женщина!» А еще она подумала: «Ох, тяжело ей, наверное, жить — так реагировать на окружающий мир».

По-русски Сильвия говорила легко и почти без акцента. Одевалась неброско, но сразу всем было понятно — иностранка. Узкие брючки и джинсы, мокасины — тогда у нас их еще не носили. Маечки, свитерочки — все простое, но сразу понятно, что не отсюда и недешевое. А вот украшения при всей этой скромности, видимо, обожала — на худых и жилистых кистях звенели золотые браслеты, в ушах висели крупные тоже золотые кольца, а тонкие и длинные пальцы были усеяны кольцами и колечками — узкими «дорожками» с мелкими бриллиантиками, крупная камея с головой горгоны Медузы и несколько колец с крупными, наверняка дорогущими камнями.

Удивительно, что при всем ее несерьезном, детском облике, при всей скромности одежды и полном отсутствии косметики все эти женские радости, все эти сверкающие и брякающие, звонкие цацки ей очень шли.

Вот если все это добро нацепила бы, к примеру, завсекцией ГУМа, нарядная, с соломенной «башней» на голове, в тщательном и обильном макияже, в дорогущем костюме и туфлях на каблуках тетенька, был бы кошмар. А здесь все гармонично: иностранка, другая культура.

Кажется, была она болтушкой, эта итальянка. Но вдруг замирала как застывала. И на лице отражалась вся скорбь мира. Нет, Зяблика можно понять!

А вот мужа «обезьянки» Кира припомнила с трудом — да, что-то большое, широкое, важное, пахнувшее душным и сладким одеколоном. У Киры был отличный, просто собачий, нюх. Кажется, муж Сильвии курил сигару и всегда держал в волосатых руках тяжелый стакан с чем-то темным — виски, коньяк? Эта пара как-то странно выглядела — они совсем не подходили друг другу.

Кира не заметила, не учуяла их страстный роман, хотя женщины так наблюдательны! Наверное, они с Мишкой жили тогда в Жаворонках и появлялись в высотке нечасто. А вот как, оказывается. Зяблик пережил страстный, тяжелый, долгий трагичный роман.

Кире показалось, что он все-таки жалеет о том, что у них с Сильвией не сложилось. Или ей показалось?

Фотографии рассматривали долго, еще часа два. Слава богу, их с Мишкой фото не попадались — фотографироваться они не любили и в кругу Зябликовых друзей и гостей робели.

Кое-кого Кира вспомнила, кого-то нет. Но очевидно было одно: все те люди, что улыбались в фотокамеру, были тогда всем довольны — счастливая молодость. А Кира? Вряд ли она выглядела беззаботной — у них с Мишкой была совершенно другая жизнь.

Но на самом дне коробки все же оказалось то, чего Кира боялась. Зяблик вытащил несколько фотографий и испуганно глянул на Киру — Зяблик и Мишка, совсем пацаны, лет по пятнадцать-шестнадцать. Невысокий, худой Мишка в задрипанной куртяшке и сбитых ботинках и величавый широкоплечий Зяблик в модных, явно привозных куртке и джинсах. И это в те годы! Ого! На лицах улыбки, в глазах плещутся радость и легкость. Рука Зяблика покровительственно лежит на Мишкином плече.

Кира долго и молча рассматривала фотографию, вглядываясь в лицо смешливого пацана, ее будущего любимого мужа.

— Смешные, — грустно сказала она. — Особенно он, — и кивнула на Мишку.

Зяблик молча протянул ей другую фотографию, и Кира узнала квартиру Зяблика, круглый стол, уставленный бутылками и тарелками. Вокруг стола — молодые люди, все с сигаретами, и девочки, и мальчики. И все нарядные — на парнях светлые рубашки, галстуки. Девчонки с прическами и накрашенными губами. Мишка стоит с бокалом в руке — скорее всего, говорит тост. Смешной, вихрастый, губастый Мишка. Нарядный и радостный, лучший друг хозяина и наверняка именинника.