Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

— Так, — жестко сказала Кира и прихлопнула ладонью по столу. — Я все поняла! Давай документы. Все до одного, все ксерокопии. Обследования, анализы, снимки — все, что в наличии! Ну а я там разберусь! Во-первых, у меня есть знакомые. Во-вторых, язык у меня приличный, найду клинику, доктора. В общем, Зяблик, обещаю, что сделаю все, что смогу и что не смогу. Все, хватит трепаться, иди собирай документы. А я пойду собирать чемодан — нам через два часа ехать.

Зяблик кивнул, и Кира увидела, что глаза его полны слез.

— Спасибо тебе, — тихо сказал он и вышел из кухни.

Кира собирала чемодан. Да что там собирать — ерунда. Две пары брюк, одна юбка и пара кофточек. Подошла к окну.

— Прощай, Москва. И спасибо. Я так боялась тебя! Но ты меня обняла и успокоила. Спасибо.

Она смотрела на улицу, по которой шел поток бесконечных машин. На маленькие фигурки торопящихся, как всегда, людей. В Москве всегда все спешили. Смотрела на Садовое кольцо, на знакомое желтое здание музея Чайковского — аккурат напротив Зябликовых окон. И вспоминала, вспоминала, как была счастлива здесь, в этой квартире. Оказывается, очень счастлива, очень. Несмотря ни на что.

Пора было ехать в аэропорт. И домой. Да, домой.

По дороге молчали. Не потому, что говорить было не о чем, нет. Просто хотелось помолчать. И это было не тягостно, а совсем наоборот.

Зяблик припарковал машину и достал из багажника Кирин чемодан.

— Ну, Кирка! Давай! Может быть, когда-нибудь… Ну всякое же бывает! И спасибо тебе. — Зяблик отвернулся.

Кира обняла его и чмокнула в щеку.

— Это тебе спасибо, Лешка. За что — знаешь сам.

В самолете Кира уснула, и слава богу. Слишком много печальных мыслей, слишком много воспоминаний. И слишком много открытий и откровений. Вот так.

Дорога из аэропорта была знакомой и привычной. И она радовалась, что вернулась домой. «Как он хорош, мой Франкфурт! — подумала она. — Какой чистый и зеленый! Мой…» — Она удивилась своим мыслям. Теперь у нее было два своих города — Москва и Франкфурт. Да, именно так! Открыла дверь в квартиру, почувствовала привычные и родные запахи, и сердце радостно забилось. Все, она дома.

Разобрала чемодан, поставила чайник и, не включая верхнего света, села пить чай. Она смотрела в окно и видела знакомый пейзаж — булочную на углу соседнего дома, где она покупает любимый хлеб — всегда теплый, присыпанный мукой и пахнущий тмином. Китайскую закусочную напротив, крошечную, на два столика, с едой навынос. И густые вязы под окном, и канадский клен с острыми листьями, недавно зазеленевший. И соседку фрау Мейер, крохотную старушку в голубых букольках, прогуливающую маленькую и визгливую собачонку. И высокого тощего парня — психолога, всегда любезного и улыбающегося, снимающего квартиру под офис на первом этаже. И светящуюся вывеску магазина натуральной косметики, мешающую спать по ночам.

Все было знакомым и родным.

Пора ложиться. Завтра предстоит непростой день. Во-первых, магазины. А их Кира ох как не любит! Но надо. Шмотки Кате и Ксенечке, обязательно. Девчонок надо приодеть непременно — скоро лето! А здесь все можно купить по грошовой цене, не сравнить со столицей — ей прекрасно известны недорогие магазины с очень приличными тряпками. А после этого начнется другое дело, куда более важное, — клиники, консультации по поводу Сережи, Лешкиного сына. Вот здесь надо разбираться основательно и серьезно, чтобы попасть в цель, чтобы помогли. Чтобы все получилось. А медицина здесь, что ни говори, замечательная — сколько врачи тянули ее Мишку…

Кира легла в кровать и почувствовала, что страшно устала.

Звякнула эсэмэска — Зяблик: «Кирюш, как долетела? Без тебя уныло и скучно — такие дела… И еще — спасибо тебе! Не пропадай, а? Я правда скучаю…» После многоточия — смайлик со слезкой.

Она ответила Зяблику и наконец уснула.

А утром пришла эсэмэска от Кати: «Кира Константиновна! Как вы долетели? Все ли нормально? Как самочувствие? У нас все хорошо. Ксенька уже не температурит и начала трепать нервы. Спасибо вам за то, что позвонили и доехали до нас! Я вам очень благодарна за все! Пишите, не пропадайте, а? Катя и Ксеня. Две бестолковые дуры».

Кира улыбнулась и быстро набрала ответ. А потом долго сидела на кухне и размышляла. Впервые за несколько лет со дня смерти Мишки она стала кому-то нужна. Впервые у нее появилось ощущение, что она не одна на всем белом свете и — может кому-то помочь. Может и очень хочет! И кажется, ее пустая и холодная жизнь снова наполнилась смыслом.

Кира заплакала, но быстро взяла себя в руки. А может, ей показалось, что у нее появилась семья? Да нет, какие глупости! Кто ей Зяблик, друг мужа из далекой юности, или дочь мужа? Так, знакомые — как говорится, волей судьбы. Да нет, не так! Совсем не так, знаете ли. Жизнь, вечно готовая на сюрпризы, непредсказуемая и странная, подкинула ей очень близких и, как оказалось, родных людей. Без которых она, кажется, уже не сможет.

Кира вышла на улицу и столкнулась с тощим психологом. О, фрау Немировски! Вы вернулись? Не надо ли вам чем-то помочь? Кира улыбнулась.

— Нет, спасибо! У меня все прекрасно! И еще куча дел.

На другой стороне улицы ее увидела фрау Мейер, прогуливающая свою брехливую собачонку, и радостно замахала ей рукой.

Кира махнула в ответ и тут же заспешила. Не дай бог сцепиться с фрау языками — живой не отпустит.

На улице было ясно и свежо. Под утро прошел короткий весенний дождь, прибивший дневную пыль. Пахло липой и сиренью, совсем как в Москве. «Откуда у нас сирень? — удивилась Кира. — Ее, кажется, раньше не было».

Она шла и мечтала, как к ней приедут Катя и Ксеня, и они обязательно поедут на озеро, и в Висбаден, и будут бродить по булыжной мостовой Старого города, и пить кофе в старинной кофейне. Да мало ли куда еще — Европа большая, а Кира, слава богу, водит машину! А впереди лето и вообще — целая жизнь!

И будем все мы счастливы! Когда-нибудь… Бог даст!

В поездах Никитин никогда не спал. Разве что в молодости — беззаботной, веселой. Тогда спал, да еще как — беспробудно, как сурок. Так, что будила его проводница: «Эй, парень! Вставай! Не ровен час проспишь остановку».

С возрастом все изменилось.

Но главное, по чему Никитин так тосковал, — давно позабытая легкость. Легкость во всем. Легкое ко всему отношение. И еще — только в молодости, далекой и безвозвратно ушедшей, было сказочное ощущение перманентного нескончаемого праздника. Праздника, который будет всегда с тобой, — тогда, в молодости, он считал себя везунчиком. А это было сказочным ощущением, надо сказать.

Все прошло. Конечно, пятьдесят два для мужика не возраст — в пятьдесят два еще круто можно повернуть и изменить свою жизнь. Так круто, что наверняка закружится голова. В пятьдесят два можно начать все сначала — прожить вторую, новую жизнь. В отместку той, первой, увы, не самой удачной.