Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Конкорд помалкивал.

— Такое впечатление… что… у тебя, пес, обет молчания… Или ангина? Хых-хы…

Вася дунул в потроха компьютера и резко отвернулся от облака пыли. Потом снова дунул. Пес разумно отбежал в сторонку. Вася еще раз продул компьютер и вернулся в башню. Там он обнаружил, что Бернард прохаживается по столу.

— Эй, ты чего, сэр? Ну, это совсем не к лицу кролику с таким именем…

Бернард покосился на него оранжевым глазом и перепрыгнул на подоконник к клетке с Zaragoz’ой. Он тянулся к прутьям темным носом со светлыми пятнышками. Черноглазая птичка с яркой грудкой сидела на жердочке, покачиваясь, повернув клюв к гостю в красной шубе. Вася сел, наблюдая за ними. Он как-то забыл о своем деле.

— Как будто мне это когда-то снилось, — пробормотал он, почесывая переносицу, потом щетину на щеке, ухо. — Такой подоконник… клетка… кролик… Солнечный двор… Хых, хы-хы… Что еще надо?.. А этот Птицелов озабоченный какой-то, с тоской…

Вернулись Валя с Митрием. Щеки у Вали раскраснелись, глаза блестели. Она поставила на стол банку с пенящимся молоком.

— Фасечка! На, пей… — Тут же она обернулась к хозяину. — Ведь можно жа? Дядечка?

Тот кивнул. И Валя налила полный стакан молока в металлическом подстаканнике.

— Фасечка, это почти все я сама надоила!

— И себе налей, — сказал Митрий. — Да и мне…

— А Бернардику?

— Ну и ему.

И вскоре все пили козье молоко. Васе не очень понравилось, он морщил нос, принюхивался и в конце концов спросил, можно ли отдать свою порцию Конкорду.

Митрий кивнул, добавив, что и он поначалу не любил это молоко и вообще хотел сбыть коз, доставшихся от прежнего владельца, тоже смотрителя, занемогшего и вынужденного переехать в город к дочке, но после привык: полезное питье и сытное. Вася пошел и налил молока в какую-то плошку у крыльца и позвал пса. Тот молча подошел и быстро вылакал плошку, взглянул на Васю, облизнул бородку, усы.

— А что это за порода? — спросил Вася, вернувшись.

— Конкорд? Как меня заверили знатоки, шти-хель-хаар. Все еще произношу по слогам. По-русски: немецкая легавая.

— Конкорд, а ни звука из турбин, — пошутил Вася.

— Да, он молчун… Не знаю, в чем дело. Можно подумать, что он был чем-то сильно удивлен… Наверное, пропал на охоте. И прибился ко мне. А насчет турбин… — Митрий улыбнулся, допил молоко и утер губы. — Назван он не в честь самолета… Но я думал, тут все понятно. Это же город, штат Массачусетс, родина Торо. Да и еще там жили Эмерсон, Готорн…

— Не знаком, — отозвался Вася.

— Ну, насчет Торо… это странно, наверное, — сказал Митрий. — У него есть совершенно анархистская по духу вещь, «О гражданском неповиновении». Неужели не читал?

Вася мотнул головой, снова колдуя над компьютером.

— Ах да, ты что-то говорил насчет его веры… Но ведь Толстого-то ты все же принимаешь? А Толстой способствовал как раз переводу «О гражданском неповиновении» на русский и изданию в Англии.

— Раз Толстой не верит в воскресение мертвых, значит, он атеист, — заметил Вася. — То ли атеист, то ли… А можно посветить?

— Да, конечно.

Митрий принес лампу, нашел удлинитель, щелкнул выключателем, светя в нутро компьютера. Вася согнулся над чревом с проводками, деталями.

— Все-таки рекомендую обратить внимание… Ну, например, он там в самом начале дает емкую программу развития гражданского общества… Говорит, что хорошее правительство — то, что правит как можно меньше. А лучшее — то, что не правит вовсе.

Вася быстро взглянул на него, ярко синея глазами в свете лампы.

— Да? Он так говорил?

— Именно.

— Круто, — одобрил Вася.

— …И предлагает свою мирную революцию, — продолжал Митрий. — Не платить налоги, а если ты на службе государственной, так просто не служить, и все.

— А с церковью что?

— Церковный налог он прекратил уже платить и не ходил туда.

— Молодец, — похвалил Вася.

— Ох, а я-то уж так соскучилася, — подала голос Валя. — По запаху-то ладанному ладному, вкусному. По свечечкам. По Одихитрии. По солнышку…

— Да вон тебе солнце, — ответил Вася, указывая отверткой на окно.

Валя покачала головой.

— Не-а, Фасечка. То солнышко по-другому светит… сквозь стеклышки в вышине, а вечером так через крест разноцветный над входом… ай, как красиво, все разноцветное… в воздухе… на плитах. И кадят отцы. Все так хорошо, так сладко. Поют… и я начинаю петь потихонечку, пританцовывать… Ну, бывает, шикнут, дернут… Отойду в самый укромный уголок за Казанскую и там стою, пока никого рядом… И они мне что-то всё отвечают.

— Кто?

— Старички и старушки вот древлие, Фасечка.

— Хых! Хы-хы-хы… Вы не обращайте внимания, Дмитрий Алексеевич. Семьдесят второе воображение у нее включилось.

— А чиво ты, Фасечка?

— Ну и чего они тебе говорят?

— Как?.. Ничего, — ответила Валя, разводя руками. — Я их сны начинаю видеть. Вот как в солнечный луч попадет если… так и вижу.

— Да что? — потребовал точности Вася.

Валя потупилась и ничего не говорила.

— Не придумала еще?

Валя молчала, улыбалась, не разжимая губ.

— В церковь-то сходить можно, — вдруг сказал Митрий. — Тут недалеко.

Валя вскинула голову.

— Как?! Правда, дядечка?

— Да. Антон Федорович и церковь тут построил, довольно оригинальную, с колоннами, склепом в подполе.

— Кто же туда ходит? — удивился Вася.

— Да кто, птицы залетают… Вот и мы можем пойти.

— Только без меня! — воскликнул Вася.

— Что так?

— Да боюсь… начнется несварение, хых, хы-хы-хы… — Вася утерся рукавом, весело глядя на Митрия и на Валю.

— Ой, дядечка, пойдем-пойдем-пойдем, — стала канючить Валя.

— Хорошо, — согласился Митрий, вставая. — Кстати, а можно минут за сорок получить представление и о Конкорде, и о Торо.

— Как?

— Да вот плейер, если, конечно, не разрядился, наушники. А там «Конкорд соната» Айвза. Как раз посвящена и Торо, и Эмерсону, и Готорну… Они там, так сказать, собственной персоной, представлены музыкально. Первый — философ Эмерсон, второй — писатель Готорн. Потом отец и дочь Олкотты. И, наконец, Торо. Четыре части.

— Это классика? Классическая музыка?

— Фортепианная.

— О, нет, я пас… не люблю это замогильное дерьмо…

Митрий поскучнел и бесцветно поинтересовался, что же он любит — Киркорова, Баскова?

— Раннего Егора Летова, Гребня, Джона Леннона…

— Гребень — это тот, который блеет?

— Это у него такой прикол.

— Да нет, я без критики. Как-то услышал, и мне даже понравилось, как бекас. Но… он же не атеист? Вон, про серебро Господа и пел. Или тоже такой прикол?

— Хоп! — вдруг согласился Вася. — Давайте Торо за сорок минут. А еще нет ли паяльника с оловом?

— Увы… — ответил Митрий и развел руками.

— Ну а… скрепка, зажигалка, старая лампочка?.. Да, и пассатижи?