Виктор Харченко - На реке черемуховых облаков

Отъехав, я оглянулся на высокий и обжитой берег, на котором стоял кордон и рыбацкий приют, две крепеньких избы, срубленных еще Прохором Михайловичем. По огороду бродили, сияя разноцветными перышками, куры-лилипутки. Стая самоцветных кур была похожа на упавшую с неба радугу, что, упав, рассыпалась на обжитом берегу.

Петушок-королек, подпрыгнув, взлетел на завалинку и прокричал довольно звонко свое ку-ка-ре-ку.

За кустами звенели косы, слышался девичий и ребячий смех, музыка транзисторного приемника. Я знал, что к Марье Андреевне приехали дочки, Наташа и Павлина, с женихами. Теперь молодежь косила траву, веселилась под транзистор.

У самого берега паслись черно-белая корова и пяток овец. Овцы посмотрели на лодку равнодушно, а корова замычала, прислушавшись к скрипу уключин…

Лодка легко шла по глади лесного озера. Это озеро я хорошо знаю. Вон Камышовый остров. Большая и Малая рель (рель по-местному — остров), Холодная и Теплая заводи, где стоят шапками ондатровые хатки.

Берега озера — моховые, заросшие клюквой. Колхозники еще до войны проложили клади к озеру, чтобы собирать клюкву, ловить и вялить рыбу. Поэтому и назвали озеро — Вялье… Райское место, если подумать. Хорошо, что его бережет такой человек, как Марья Андреевна.

Предвечерний свет, исходящий с самой глубины озера, дарил душе радость. Я греб, оглядывая водную округу. И вдруг передо мной, по ходу лодки, словно горстью серебряных монет сыпануло. Что такое? — подумал я. Кто такой щедрый? По воде сыпануло снова. И тут я понял, что это стая мальков взбудоражила поверхность. Мальков преследовали окуни… Значит, окуни уже заждались моих снастей. Без улова я нынче не останусь…

— Тут такие дела творились, не приведи аллах. Чиметское начальство на охоту ездило в заповедник. Кашкалдаков били, гусей-утей, фламинго… У нас его называют розовый гусь. Редкая птица. Занесена в Красную книгу. А начальство из этой книги бешбармак готовило… И не стало фламинго. Он у нас каждый год на пролете отдыхал. А тут как отрезало… Видно, у этих птиц тоже телеграф работает. Сообщили друг другу, что в заповеднике черные дела начались. Лучше облететь его на большой высоте.

Да что там говорить, Барат Муктиев, наш бывший директор, разрешил совхозу скот пасти в заповеднике. Как загонят полтыщи бычков на откорм, как танками пропашут, гнезда вытопчут. Егеря возмущались. А что делать? Жили одним днем. Егерь — тоже человек. У каждого коровенка, а то и две. Их надо пасти. Пасли в заповеднике. Конечно, ущерб пустяковый. Это же не совхозное стадо. Но Барат Муктиев держал егерей на крючке. Только заикнись о совхозных бычках, твоя коровенка на мясокомбинате окажется. Так что молчали егеря. Хотя знали, что за совхозных бычков Муктиев брал взятки… Тут у нас в Чимете [1] Чимет — поселок недалеко от заповедника. ресторан есть «Кызыл-Агач», что значит золотое дерево. Так он на этом дереве свил удобное гнездо. Принимал клиентов в отдельном кабинете. В контору не ходил, а в кабинете обделывал дела. Там теплая компания собиралась. Дым коромыслом стоял… Два года у нас открытого партийного собрания не было. Но дождались. И я выступил.

— В наш заповедник без противогаза уже входить нельзя. Дышать уже нечем… Нас государство поставило природу охранять. А мы последний кислород испортили. Дальше так работать нельзя…

И факты привел. Муктиев взвился, глаза вылупил:

— Ты у меня, Курбан Мамедович, от старости стал заговариваться. Думай, что говоришь!

— Давно обдумал, — говорю. — В этом заповеднике я работаю тридцать лет. И такого у нас никогда не было… А началось, когда Муктиев пришел директором. От него весь шахер-махер начался. От него честные егери стали уходить, или выгоняли их…

— Это ты себя честным считаешь? — кричит Барат Муктиев.

— Потому считаю честным, что говорю… И обращаюсь к честным людям! Они меня поддержат!

Вот такое было собрание. Поддержали меня только после собрания. Подходили, когда Муктиев не видел, руку жали. Предупреждали, что Барат — шакал, мстить будет.

Но сначала — ничего. День работаю, ничего. Два работаю, ничего. Три работаю, ничего. На четвертый день еду на своем «Урале» домой. Останавливает меня чиметский милиционер Базиев с дружинниками.

— Чего везешь? — спрашивает.

— Ничего у меня нет, — говорю спокойно. А они лезут в люльку, достают мокрый мешок. Вытряхивают у меня на глазах. Посыпались битые кашкалдаки, утки, два фламинго…

— Хорошо охотишься в заповеднике! — говорит Базиев.

Я спокойно так отвечаю:

— Не мой мешок!

— Твой! — говорит Базиев. — Теперь не отвертишься. Будешь знать, как сильно честным себя считать…

Ну, Базиева я давно знал. Он из гнезда нашего Муктиева. Я говорю:

— Считал и буду себя честным человеком считать. Мешок не мой!

А у Базиева рожа прямо кривая от смеха.

— Твой! — говорит.

Я на Базиева акты составлял — он еще мальчишкой был. Яйца собирал в заповеднике, сетями промышлял. А потом милиционером стал. Скотом обзавелся. У него штук восемьдесят бычков было. Его брат пас, что в совхозе работал. Знаешь, здесь круговая порука была. Они все купили. В том числе и Барата Муктиева с его заповедником. Есть такая пословица: «Разрежешь арбуз, а оттуда чиметец вылезет!» Вот такие разбойники оккупировали наш район…

Составили они на меня акт, отвезли в чиметскую милицию. Я акт подписывать отказался. Требовал, чтобы приехали товарищи из заповедника и прокурор. Я знал, прокурора они еще не купили. Его к нам из Москвы прислали, и он уже начал раскручивать наших разбойников. Чиметские смеялись мне в лицо, а я требовал. Вел я себя, так сказать, буйно. Я им дверь сломал в камере… А утром приехали Барат Муктиев и начальник чиметской милиции. Оба довольны. Рожи как тыквы. Чиметский начальник говорит:

— Будешь акт подписывать? Вот мы твоего Барата привезли. Как просил — товарища…

Барат зубы скалит:

— Подписывай, — говорит, — Курбан Мамедович! А мы что-нибудь придумаем… Можем общественного защитника прислать в суд…

— Теленок не умрет от молока матери! — говорю. — Я честный человек. Я правдой живу. И на суде скажу правду. Это ты мне, Барат, подсунул мешок!

Он в лице изменился и говорит:

— Это надо доказать!

— Прокурор-москвич докажет… Есть еще честные люди…

А начальник милиции смеется:

— Ты, Курбан Мамедович, о противогазе еще вспомнишь… Долго будешь вспоминать… Жить будешь в противогазе…

Долго не долго, а полтора года вспоминал. Осудили меня. Не помог прокурор-москвич. На него самого здесь покушение было. Стреляли в него два раза. Здесь такие черные дела творились! А потом уже приехала комиссия, стала пересматривать дела, и меня освободили — за отсутствием состава преступления.